Овчарка слилась со стволами деревьев, но я чувствовала, что она следует за нами по пятам. Отцу я о ней говорить не стала – знала, как он тогда на меня посмотрит. После того раза мне снова захотелось заблудиться, но вместо этого меня снова отправили к доктору Турсену, потому что я опять сбежала, и наверняка еще и потому, что Лива застукала меня, когда я открутила колесо на автомобиле хромого Юхана, чтобы он не мог приехать назад и привезти нам полиомиелит. Хотя в конце концов я все же заблудилась: попала сюда.

Все эти дни, когда я делала нескончаемые дела здесь, в кухне Бриккен, или бродила без дела наверху, вместо того, чтобы сидеть свободно на каменной стене с соломинкой во рту. Месяц за месяцем. Много лет подряд. Всегда эта каменная ступка стояла между нами на столе, словно якорь времени. Однажды я попыталась ее переставить, но Руар снова поставил ее на стол между нами.

– Она стоит здесь, – проговорил он.

В последние десять лет комната стала наэлектризованной, разве этого не заметила хозяйка, которую все так любили? Порхающая здесь внизу, как серафим, пока я сидела на сквознячном чердаке, словно ведьма. Электрический разряд, перебивающий запах свежеиспеченного хлеба. Звяканье металла в мерном гудении стиральной машины. Все время эти разговоры – всем здесь должно было быть чертовски уютно. Я слышала, потому что деваться было некуда. Мечтала уехать, найти свое счастье. Мечтала о чем-то другом. Ведь я здесь только из-за записей доктора Турсена в карточке, из-за того, что моя мать и Лива говорили о Норрфлю. Потому что мне нужно было выйти замуж, взять себя в руки и заботиться о своей семье. Обычная, самая обычная. Селедка с картошкой. Белье и прищепки. Собственные шкафы на кухне и, со временем – мое тайное пространство позади пачки с мюсли. Постепенно я пустила корни в этом доме, выучила, каких половиц лучше избегать. Думала, что бывает и хуже – как у моей сестры, которая попала в Оккельбу и родила за шесть лет пятерых детей. Как в Норрфлю. Поэтому я дышала ровно, готовила еду, раз за разом мыла одну и ту же кастрюлю, улыбалась, склонив голову набок, выслушивая истории Бриккен. Я дышала затхлым воздухом над картофельной запеканкой, а Даг только ухмылялся и пачкал все вокруг. Каждый раз, проходя мимо, Руар нежно прикасался к руке Бриккен.

Прикоснись ко мне, Даг.

Интересно, я бы очень расстроилась, если бы он умер?

Потом, когда это случилось, я не сильно горевала, но в тот момент ответить на свой собственный вопрос не могла.

Унни

И у сосны дни сочтены

Кто бы мог подумать, что дерево упадет от ветра – такое мощное дерево рухнет, и его не так просто будет поднять. Когда все равно уже поздно. Наше время на земле. Без предупреждений, без ручательств.

Должно быть, в тот день шел дождь, хотя я помню, что земля была сухая. Почти зима. Я ушла с корзиной в лес, чтобы разыскать последние рядовки и вороночники, собрать бруснику и приправ для супа. Мощные деревья защищали меня от порывов ветра, и помню, как подумала: трудно представить себе, что и у сосны дни сочтены. Мимо пронеслась белка, спешащая по своим делам. Зашуршали ветки осины, с ее верхушки смотрела на меня ворона с блестящим черными крыльями. Такое противоречивое чувство: взгляд равнодушный, но она так пристально смотрела на меня своими глазами-пуговками, что мне сделалось не по себе.

В кустах притаилась косуля. Ее карие глаза встретились с моими зелеными. У меня не было ни ножа, ни оружия – мы могли остаться друзьями. Некоторое время мы стояли, глядя друг на друга, потом косуля разрушила очарование момента и убежала. Как раз в ту минуту я почувствовала биение крыльев бабочки под пупком. Приложив руку к животу, я стала ждать. И вот снова! Новое шевеление! По пути домой я шла по тропинке, пританцовывая, не могла дождаться встречи, чтобы рассказать Армуду.

Так давно это было. Подумать только, я до сих пор помню все так отчетливо.

Все воспоминания того дня так глубоко отпечатались. Перед своим внутренним взором я вижу тебя и твою младшую сестру Туне Амалию среди холодной травы, где вы стояли с обветренными красными лицами, когда я вернулась домой, и смеялись, глядя друг на друга. Вы изо всех сил пытались распутать нитки на своем воздушном змее, сделанном из наволочки, и хихикали. Ваши лица были усыпаны веснушками, как небо звездами. Когда вернется Армуд, вы наверняка попросите его побегать с вами. Я двигалась упругим шагом, вся переполненная косулей, вороной, белкой, трепетанием под пупком и вашим смехом.

С яблонь уже осыпались последние листья, они стояли нагие, сгибаясь от восточного ветра, и я пошарила в куче листьев под деревьями, в траве и возле ягодных кустов, чтобы точно не оставить на земле ни одного яблока. Вязаные варежки Армуда валялись рядом с вами в траве – должно быть, он забыл их, когда обнимал вас утром, поискал немного, прежде чем уйти из дома, но не нашел. Должно быть, за день у него сильно замерзли руки – вторые варежки совсем не такие теплые. Я смотрела на сине-красный крестообразный узор. Надо не забыть занести их в дом и повесить над плитой, чтобы они высохли к вечеру – вот о чем я подумала. Потому что вечером он собирался подвесить качели, которые давно для вас смастерил. Положив руку на живот, я делала одно дело за другим, стараясь не упустить ни одного движения вашего еще незнакомого нам братика или сестрички у меня в животе. Армуд, Армуд, скоро он узнает. Я видела перед собой выражение его лица, когда он услышит эту новость, знала, как он рассмеется и даже, наверное, пустится в пляс. Он поднимет маленькую Туне Амалию высоко в воздух, так что запрыгают ее косички, а потом они будут танцевать танец на дощатом полу домика, ее маленькие ступни поверх его ступней. Тебе же он взъерошит волосы и обнимет, и весь вечер будет смотреть на меня.

– Хочу лечь рядом с тобой, – скажет он. – Хочу положить руку на твой живот, чтобы поприветствовать наше еще невидимое дитя.

Положив в котел несколько пучков растений, я смотрела, как они запрыгали на поверхности, когда вода закипела. Вы, дети, вошли в дом, принюхиваясь, и наверняка увидели у меня в лице что-то новое, но я только подмигнула вам и продолжала