В заявлении, составленном Машей для Раи, подчеркивалось, что Рая не может жить в своем нынешнем жилье, расположенном вблизи бывшего рижского гетто. Собачий лай напоминает ей о перенесенных ужасах. Рая слегка преувеличила свои галлюцинации, и это имело успех. Одновременно с Раей[288] и ее двумя детьми еще около 20 евреев из Риги получили разрешения на выезд.

Юнгманы подали заявление на выезд в Отдел виз и регистрации (ОВИР) в 1969 году. К заявлению необходимо было приложить характеристику с места работы и справку о выходе из комсомольской организации.

Лена в 1966-м вышла замуж за Юрия Рабинера, в 1967-м у них родился сын Даниэль (Даник). Еврейская свадьба в Риге была протестом и одновременно частью моральной подготовки семьи, поскольку решение уехать в Израиль уже созрело.

Заявление на выезд запустило длительный процесс, все участники которого потеряли работу. Особенно туго пришлось Лене. Директор школы был в ужасе: “Что ты сделала со мной и со школой?” Директор не хотел увольнять Лену, как ему следовало бы, и попросил уволиться по собственному желанию – так было лучше. Латышские коллеги-учителя пришли пожать Лене руку и выражали надежды, что Латвия станет независимой, как и Израиль.

На допросе в латвийском Министерстве образования Лена следовала советам Маши. Она рассказала о матери, которая, потеряв всю семью во время немецкой оккупации, не может больше оставаться в Риге.

Особенно отвратительным было собрание в райкоме комсомола. Лену и ее мужа обвинили в предательстве родины. Накрутившие себя комсомольцы угрожали им и спрашивали, что они станут делать, если придется встретиться на фронте: “Будете стрелять в нас, если мы пойдем сражаться вместе с Египтом против Израиля?”

Заявление Юнгманов отклонили, на два года они стали “отказниками”, или “рефьюзниками” (от английского refuse). Молодые “рефьюзники” Лена и Юрий нашли временную работу (Лена делала переводы для патентного бюро).

Внезапно в марте-апреле 1971-го семье сообщили, что они должны в течение 15 суток покинуть СССР. Нового заявления не требовалось.

Началась страшная суета. Надо было выяснить, что можно, и решить, что стоит взять с собой.

Массовая эмиграция из СССР в Израиль началась в 1971 году, когда из страны уехало 13 тысяч евреев. 98 % из них осталось в Израиле. Это количество увеличилось более чем вдвое в 1972-м, достигнув 32 тысяч, в 1973-м уезжающих было 35 тысяч. Первыми смогли уехать прибалтийские и грузинские евреи[289]. Это стало началом большой алии.

По воспоминаниям Лены, из Риги уезжали как во сне. Дел было невпроворот, а времени – всего 15 суток. Успели сделать все запланированное, только с ценным бабушкиным роялем Блютнер, сделанным в Лейпциге, пришлось расстаться. Он в целости и сохранности пережил войну на улице Гертрудес, но вывезти его из страны власти не разрешили. Маша обменяла его на маленькое итальянское пианино, которое со временем полюбила.

Разрешение на выезд означало на практике “выездную визу”: форму с фото, которая давала отказавшемуся от советского гражданства и паспорта разрешение покинуть страну “для постоянного проживания в Израиле”. Лене и ее мужу не пришлось платить так называемый налог на диплом, то есть выплачивать компенсацию за полученное высшее образование. Налог ввели только в 1972-м. В связи с международными протестами Советский Союз быстро отказался от него, правда, заменив другими поборами. А вот второй муж Лены, Евгений, в 1974 году уже платил налог на диплом. Еврейское агентство[290], согласно чеку, полностью возместило сумму побора. На эти деньги Евгений купил свой первый автомобиль.

Обычно получившие разрешение на выезд евреи ехали в Москву и оттуда на поезде в Вену. Однако весной 1971-го Москва была закрыта во избежание непредвиденных сложностей – в городе проводился 24-й съезд Коммунистической партии. Поэтому Маша, Йозеф, Лена, ее муж и четырехлетний Даник поехали прямым поездом из Риги в Минск. Советскую границу пересекли 20 апреля 1971 года в Бресте, оттуда проехали через Варшаву в Вену.

Австрия в 1968 году стала для еврейских эмигрантов промежуточным пунктом.

Федеральный канцлер Австрийской Республики Бруно Крайский, еврей по происхождению, был в хороших отношениях с главами арабских стран, в особенности с президентом Египта Анваром Садатом. Благодаря этому арабские страны одобрили получение Веной, столицей нейтрального государства, статуса промежуточного пункта для еврейских переселенцев. До 1973 года практически все выехавшие из Советского Союза доезжали до Израиля. Притягательная сила США росла по мере того, как менялся бэкграунд эмигрантов. Израиль не привлекал светских евреев так, как привлекал носителей еврейского самосознания.

С 1948 по 1968 год СССР разрешил покинуть страну всего 12 тысячам евреев. В 1971-м плотину прорвало, за год из страны выпустили 13 тысяч евреев, среди которых была семья Юнгман. Пик был достигнут в 1979-м, когда СССР покинула 51 тысяча евреев. Советский Союз отменил ограничения на выезд только в 1989-м. В общей сложности через Австрию в 1968–1986 годах прошло примерно 270 тысяч советских евреев.

В замке Шёнау[291] под Веной Маша узнала бывшего секретаря посольства Израиля в Москве – она видела этого человека в 1966 году, когда помогала подавать заявление Рае. Теперь он работал представителем Еврейского агентства, сотрудники которого беседовали с каждым уезжающим в Израиль.

В Шёнау семья провела трое суток.

Опасаясь терактов, в Израиль летали по ночам, дальше путь лежал в пустыню Негев, в центр абсорбции в Димоне. В Димоне же располагается Израильский центр ядерных исследований, но об этом Лена узнала позже.

В Димоне семья Юнгман провела шесть месяцев в ульпане – центре изучения иврита, где эмигрантам преподавали его азы. Особенные сложности с ивритом были у Йозефа, Маша училась быстрее и, по свидетельству Лены, в конце концов справилась. Лена и ее муж, не говоря уж о Данике, языком овладели быстро.

Лена выучила алфавит еще в Риге, где учебник иврита “Элеф милим” (“Тысяча слов”) ходил по рукам. Лена рассказывает, что Маша и Йозеф владели идиш (который, как и иврит, использует древнееврейское квадратное письмо), и Маша даже лучше, чем Йозеф. Дома в Риге говорили по-русски, но часто родители переговаривались на немецком, которого Лена не понимала. В довоенной Латвии идиш был языком беднейшего необразованного еврейского населения, которого сионисты принципиально чуждались. Немецкий же, наоборот, был языком культуры. Йозеф в детстве в латгальском Крустпилсе год учил иврит в хедере[292] до того, как семья переехала в Ригу. Маше с сестрами иврит преподавали на дому, но отношение к нему было не очень серьезным. Оба родителя помнили отдельные слова и поговорки, но современный иврит пришлось учить с нуля.