Трудно, ой как трудно встать в этот момент! Не отпускает тебя земля, тянет, липнет к телу, как женщина, оставайся! Оставайся, а? Держит она тебя всеми своими силами. Молит упрямо: оставайся! И ты обнимаешь ее, желанную, да такую бесценную, какую ты никогда не вожделел в жизни. Копаешь ее, ломая ногти, утопая в собственном ужасе и огромном желании. Похоть, вот что сквозит во всех этих движениях, ты хочешь засеять ее собой, всем собой, разумом и хрупкими костями, душою своей, а потом в тишине родиться робко, глядя в коверканные белые просторы. Живой я, Господи? И так чтобы ответили тебе: Живой, живой братец!

Жизнь, вот что она дарит тебе, ничего не требуя взамен и ты благодарен ей, этой земле, пачкающей тебя грязью. Но лежать дальше, вот так изо всех своих слабых сил прижимаясь к груди ее словно младенец, глупо и опасно, ибо третий снаряд в вилке, всегда твой. Прилетит беззвучно и ударит рядом, осыпав злыми осколками, повеет горячим, да сожжет тебя дотла. Идти надо, вставать навстречу неизвестной судьбе, потому как нет ответов, что будет и как будет. И ты встаешь, путаясь в полах шинели, растерянный и жалкий, устремляешься вперед за жизнью, которая задешево достается каждому, но так дорого ценится для одного.

— Ааа! — крик, не крик, но какой-то звук, рвущий изнутри. Бежали, отрывая свой разум от земли. Покидали ее с тоской в глазах и туманом в голове. Падали утробно воя. В штыки! Наотмашь! Бей!

Пан Штычка, лежавший до этого момента, вскочил вместе со всеми и бросился к домикам, мирно дымившим трубами. Подтаявший снег, взрываемый усталыми пулями, был глубок и передвигаться по нему было неудобно.

«Ой-ой!» — думал Леонард на бегу, — «Сейчас вот как убьют меня, да и все, братцы. Кончится жизнь насовсем. А еще столько…».

И тут, прервав его размышления, наступила звенящая тишина, а весь музыкант был окутан чем-то теплым и упругим, обнаружив себя кувыркающегося по склону узкого овражка. Белое небо светило на него бесконечным светом, меняясь бьющими комьями земли и снега. Все сущее мелькало в сине- белой круговерти.

«Незадача какая-то, споткнулся на ровном месте. Тут такой бой идет, прямо скажем, а я развлечения принимаю». — затосковал он оборачиваясь в очередной раз, — «Одни беды от всего этого. Ведь теперь той правды, что искал, ни вжисть не узнаю. А еще веник пани Анне обещал, грусть одна, как теперь извиняться?»

В следующее мгновение, пронзенное далеким трепетом мыслей, он подумал, что как же мало у человека остается времени на что-то стоящее и все самое настоящее завсегда гибнет в чепуховой суете и поисках совершенно ненужных ответов. И неплохо бы было побыть счастливым хотя бы капельку. Такую, чтобы потом можно было хоть как то оправдаться перед самим собой и жизнью.

Последней мыслью его, за момент до того, как голова пана Штычки с размаху ударилась о мерзлую кротовину на дне оврага, была мысль о том, что выданный тулуп надо было сразу обменять на водку, но теперь уже поздно. И тут взревели громовые трубы, мир лопнул, показывая мглистую изнанку, а отставной флейтист, с образовавшейся от этого вида и знания печалью в глазах, утонул в беспросветной тьме. А вместе с ним и вопросы без ответа, и удивление его оттого, что человек умирая, так и не может найти то, что искал.

Глава 14. Посланец Божий

Той же ночью к пану Штычке явился архангел Гавриил. Выйдя из огненного облака, плюющегося мириадами золотых искр, пришелец басовито откашлялся и поплыл к Леонарду, подсвечивая дорогу фонарем, который держал в руке.

— Радуйся, Благодатная! — затрубил посетитель, изящно сморкаясь в пурпурное крыло, — Господь уже с тобою.

— Радуюсь, ваше высокопреосвященство, — доложил музыкант, вытягиваясь по стойке смирно. — Только, извиняюсь за нахальство, чего-то голова у меня трещит. Чисто с перепоя. Ну, вы понимаете.

— Изольда Францевна Горячева? — осведомился его преосвященство, сверяясь с книжечкой вспыхивающей благодатью.

— Никак нет, ваша святость. Леонард Штычка, рядовой пехотного полка.

— Штычка, раб божий?

— Точно так, ваше святое высокородие. Раб Божий, Седьмого полка, музыкантской команды!

— Штычка, Штычка, — взгляд архангела засквозил по страницам таинственным образом листающейся книжицы, — Сидрах, тут, Медрах, присутствует, Авденаго — есть… Шмульзон — на этой фамилии он коротко хохотнул, — Шмульзон, не ты? Нет тебя в списках почему-то. Голова чего трещит? Сикеру перепил?

— Вот чего не пробовал никогда, того не пробовал. Много чего пил, а сикер этот даже не нюхал ни разу. Может и страдания мои от этого происходят? — сказав это, Леонард неловко повернулся и уплыл в темноту, очнувшись на дне овражка. В голове пылала слепящая боль, а вокруг лежало безмолвие. С трудом разлепив запекшиеся веки, он глянул в черное небо. С небосвода на него, не мигая, смотрел скучный декабрь.

Снег, набившийся за ворот, подтаял от тепла тела и гадко холодил спину. Немного поморгав от кружившихся перед глазами искр, отставной флейтист попытался сесть, отчего боль в голове его взорвалась, изливаясь, изо всех пор и отверстий и он заново провалился в небытие, вытягиваясь во фрунт под строгим взглядом божьего вестника.

— Темнота, — сочувственно вздохнул Гавриил и устроился удобнее, сотворив из тумана табуретку. — Сикеру не пил.

— Нет, ну все возможно, — извинился отставной флейтист, ощупывая гудящую голову. — Тут такие происшествия невероятные творятся, пан архангел. Взять, к примеру, учителя Мясоедова, что в Киеве преподавал. Так он однажды так напился по случаю, и в трамвае стеклышко выбил. А в участке жандармским пояснил, дескать, серафим ему явился. И, говорит, поэтому, неплохо бы выпить, отпраздновать редкое по нашей жизни явление. И денег у него оставалось еще полтора целковых. Так он, стало быть, с десятником напился замечательно, что два дня потом на службу не являлся. А принес справку, что задержан учитель такой-то и такой-то по причине явления понатуральных серафимов. А потом еще с лекциями к нам приезжал, вроде как святость ту обрести и детей божьих в трамваях узреть. Славный был такой человек.

— Врал, — твердо заявил собеседник Леонарда, — По циркуляру всесвятому пункту семнадцатому серафимы в трамваях к учителям не ходят. Они к архимандритам и протоиереям ходят