Он еще немного потоптался у костра, и устало растворился в темени.

— Слушаюсь, вашбродь, — ответил Леонард ему вслед и, козырнув, двинулся в розыск.

Поиски были недолгими, у одного из возов на призыв музыканта откликнулся недовольный круглый пехотинец, вытянувший с телеги смердящий псиной тулуп и винтовку. Ткнув ими в грудь пана Штычки, он незамедлительно вернулся к игре в карты, которой развлекались его товарищи.

— Терц! — объявил кто-то.

— Холера тебя дери, — пожелал счастливцу Якименко, глядя в раздачу. А Леонард, обхватив поудобнее свое имущество поминутно натыкаясь в обманчивой темноте на возы и всякий военный скарб побрел назад.

У костра второго взвода сытые солдаты обсуждали, что каждый будет делать после победы. Самыми фантастическими были видения у пехотинца в тулупе железнодорожника.

— Мне для полного счастья парохода не хватает, — сообщил он, вытянув ногу поближе к огню так, что борющиеся с налившейся темнотой всполохи костра осветили полуоторванную подошву правого ботинка, подвязанную омерзительной грязной тряпкой. — Я, братцы, как порядок установится, на флот пойду. Поплаваю чуток, уж больно мне понравилось мир этот рассматривать. Я же телеграфистом могу, земеля у меня в искровой команде служил, так я с ним напостояно выпивал. Немудреная наука совершено. Знай себе проводки тяни, вытягивай. А телеграфисты завсегда в цене. Пойду на пароход, пайка там хорошая макароны дают, денег опять же. Так и може скоплю, куплю себе небольшой, да и буду плавать без дому, жизнь смотреть удивляться.

— Когда он, порядок, будет. — тоскливо произнес кашевар Степа. — С ума люди вышли. Ходили, ходили, да и вышли. А сколько побило? Я у Козинеце был. Немчура как надавила, «хох» свой кричат. Ужас, братцы, сплошной ужас. Пушками палили полдня, штабс- капитана нашего поубивало вконец, поручика Ветрова поубивало. Семьдесят седмиц человек положило. Куды тикать? Позади Висла, справа по яру герман шебуршит. Налево поле чистое. Не будет порядку, пока еще крови не пустим друг-дружке. Уже привыкли: смерть человеческая, что антрекот подать.

— На крови, стало быть, порядок и будет, — заключил бородач, кутавшийся в тулуп, — Слабину дали, вот тебе и кровь большая. Слабина, Степа, хуже предательства как оказывается. Ежели бы Корнилова тогда не заарестовали, давно бы был уже порядок. И хотел человек правду, да только не поняли. А так и льем кровушку свою да чужую. И зря, может, льем — то? Кто ответит? Я тебе скажу, что никто, бо не знает эту правду ни один.

— Так куда податься от всего этого? Кому верить, а?

— Да себе и верить, что живешь еще, вот во что верить надо. А остальное по обстоятельствам повзвесить. А правды — то сейчас ни у кого нету совсем. Плутаем, чисто щенки у маминой титьки, да все напиться не могем, бо слепы мы, и все слепы.

В ответ собеседник что-то пробурчал и отвернулся. А Леонард, слушая печальные разговоры, завернулся в выданную рванину, тоже затосковал. Не было ни для кого постоянного под этим небом, с мигающими звездами. Пуста была красота его, медленно вращавшегося над головами. Потому как не было в душах покоя, а было там множество вопросов и обид без ответа. Подумав немного о пани Смиловиц, отставной флейтист перевернулся на другой бок, где, согретый, уснул совсем без снов. В душе его был скучный декабрь.

Глава 13. Смерть

Утро ослепило их отдохнувшим за ночь солнцем, затормошило светом, взявшись за веки.

Вставай, братец! Эгей! Новый день, родившись из белых горизонтов, бродил между возов и рахитичных дымков почти угасших костров.

— Вставай! На побудку! На побудку! — орали недовольные подъемом взводные, а пришедшие с последних караулов часовые терли красные глаза. Они спали совсем мало. Балочка, приютившая отряд, медленно оживала в шевелении оборванных шинелей и тулупов.

Леонард, позевывая ото сна и утреннего морозца, покрывшего тулуп изморозью, потряс головой. Рядом зашевелились проснувшиеся солдаты второго взвода. Заспанный кашевар Степа, старательно надувая щеки, дул на вспыхивающие красным угли. Скормленный пламени пучок соломы, поплевавши дымом, тут же занялся веселым маленьким бесом.

— Сейчас, по чайку выпьем, — кухарь подмигнул отставному флейтисту. — Утро доброе!

— Доброе! — подтвердил тот потягиваясь. — Повием ци, братци. Даже победить как-то захотелось. У меня с утра всегда разные желания просыпаются.

Сообщив это, он почувствовал одно из проснувшихся желаний и, дружески махнув Степе рукой, побрел в близкий лесочек оправиться. Его собеседник, бросив в костерок пару веток, сдвинул на угли котел с застывшей болтушкой, и закурил. День начинался. Вскоре к весело полыхающему дереву, потянулись остальные солдаты. Звякали котелки, а из котла с болтушкой затягиваясь в стылый утренний воздух, вытекали полоски пара. Вставшее солнце освещало людскую суету, и жить всем хотелось все больше. Да так жить, чтобы всегда был свет, а у каждого был бы пароход и справедливая цена на соль.

— Здорово, земеля! — прогудел великан, зажавший в лапищах дымящийся котелок, навстречу поделавшему все утренние дела Штычке. — Сидай, чаек попьем, болтушки поедим. Через полчас пойдем уже.

— Куда? — поинтересовался тот и, приняв крышку котелка, наполненную чаем, присел у потрескивающего костра.

— Знамо куда, воевать. — ухмыльнулся собеседник, — как там ты гутарил? Отечество стонет?

— Точно! — подтвердил флейтист и хлебнул обжигающего чаю. — Под махновско- большевицкими бандами. Светоч надобно зажечь.

— А то зажжем! — заухал великан.

— Я бы сейчас кофия бы попил, — предался мечтам бывший подавальщик ресторации на Субботинской, — того, что господа пьют. Вот это, я доложу вам, братцы, кофий! Вот с того кофия делается человек пьяный и веселый. Это не та бурдень, как у немчуры с желудей. У нас как кофий заказывают, то сразу жди, дебош будет какой. Потому как его просто так пить не следует, его обязательно запивать надо. Закажуть, стало быть, чашечку, а к ней по полбутылочки на запивку. Так вот занятность-то, кофий тот остается, а в бутылочке хоть вытряси, ни капли! Хороший такой кофий!

— Да и чай-то неплох, джесли его жапийач, — добавил Леонард, — Я бы позапил сейчас чем.

— И я бы, — грустно согласился вихрастый паренек, — У мене мамка всегда самогон зимой ставит, бывалоча нажарит нам с батей картохи, да грибов солененьких с погребу. Шкалик повыставит, никакогу кофию не нужно совсем. В пост, правда, нельзя,