Реальное его присутствие засвидетельствовано, в частности, упоминанием у Тацита optimus quisque miles, т. е. лучшей части воинов, противостоящей зачинщикам бунта и колеблющейся массе. Даже не фигурируя непосредственно в тех или иных эпизодах повествования, этот optimus miles всегда присутствует как некий имплицитно подразумеваемый полюс, в противопоставлении которому порочность воинской массы в целом только и может быть выявлена и заострена как определенная антиценность, враждебная как гражданскому обществу и аристократическим идеалам, так и нормативной воинской этике. История последней не сводится только к бунтам и узурпациям. Во многих эпизодах военной истории императорского времени обнаруживается совпадение эталонной парадигмы воинского поведения с реальными поступками и подвигами римских солдат. На этих позитивно-ценностных моментах, образующих другую ипостась образа римского воина, в их корреляции с профессионально-корпоративными аспектами солдатской ментальности мы и сосредоточим внимание в последующем изложении.

Наблюдения же, сделанные в данном главе, можно резюмировать следующим образом. В литературных текстах позднереспубликанского и императорского времени достаточно четко акцентируется нарастающее обособление и даже отчуждение профессионального войска от остального общества. Римский солдат по своим специфическим интересам и ценностям, по своему все более варваризирующемуся внешнему облику и нравам предстает как фигура чужеродная и антипатичная прежде всего интеллектуальной элите римского общества. Закономерно поэтому, что обобщенный портрет рядового солдата малопривлекателен: в его морально-психологической характеристике превалирует топика пороков, обусловленных, по мысли античных писателей, его низкородным социальным происхождением и наемническим, по существу, статусом. Литературно-риторическая традиция трактует эти пороки как первичную мотивацию поведения солдатской массы, не смущаясь анахронизмами и фактически отождествляя эту массу с мятежной и своевольной чернью. Такого рода оценки, без сомнения, имеют под собой эмпирические основания, но показательны они не столько с точки зрения их соответствия реальным фактам, сколько как указание на те пределы, в которых социальные и моральные качества римского воина мыслились в качестве типических, общественно и идеологически значимых. Важно подчеркнуть, что приведенные характеристики почти полностью относятся к простым воинам, действующим в условиях гражданской войны или мятежа, в столкновении с обществом или своим командованием и властью. Поэтому совершенно прав Р. Алстон, который остроумно заметил, что доверять оценкам античных писателей, описывающих пороки и преступления солдат, – это все равно что использовать бульварные газеты для суждения о состоянии преступности и сексуальных нравов современного британского общества[445].

Действительно, совсем иным предстает рядовой римский солдат там, где он действует в согласии со своими командирами, сражаясь против внешних врагов. Иной социально-психологический тип римского военного человека представляют собой центурионы, составлявшие оплот и своего рода эталон истинно римских воинских качеств[446], а также старшие офицеры и военачальники. Поэтому устойчивый комплекс литературно-риторических общих мест и идеологических тенденций, рассмотренный выше, отнюдь не исчерпывает всех граней образа римского солдата и служит лишь отправным пунктом дальнейшего исследования, образуя, в частности, тот контрастный фон, на котором с особенной яркостью высвечиваются иные черты солдатской ментальности. Кроме того, из рассмотренных подходов и оценок античных авторов вполне определенно вырисовывается еще одна принципиальная проблема, чрезвычайно, на наш взгляд, значимая для понимания социально-исторической специфики римской военной организации эпохи империи. Проблема эта касается соотношения, условно говоря, «полисно-республиканского» и «имперского» начал. Первое из них связано с традицией обязательности и почетности службы для гражданина, с неразрывностью статусов civis и miles и с соответствующими принципами построения вооруженных сил, а второе – с трансформацией этих принципов, с профессионализацией войска и превращением его в особый, обособленный от остального общества социальный организм. В исследовании данной проблемы в первую очередь необходимо выявить наиболее характерные черты воинского сообщества императорской эпохи с точки зрения соотношения в нем традиционных («полисно-республиканских») и принципиально новых («имперских») элементов и установок. Во-вторых, важно выяснить, как в условиях империи мыслилась и реально разворачивалась дихотомия civis – miles, какое влияние имели полисно-республиканские идеологические постулаты на реальную практику комплектования армии.

Глава IV

Дихотомия civis – miles в Риме позднереспубликанского и императорского времени

При исследовании полисно-республиканских элементов в структурах и традициях императорской армии нельзя обойти вниманием вопрос о корреляции таких категорий, как civis и miles. Соотношение между ними, бесспорно, является исходной, принципиальной основой римской военной организации на разных этапах ее исторической эволюции[447], ибо военная система Рима изначально формировалась и развивалась на полисной основе – как ополчение граждан, которые только и обладали почетным правом-обязанностью служить в войске, занимая в соответствии со своим цензом место в военной иерархии и боевых порядках. Лишь полноправные граждане могли пользоваться и связанными с военной службой привилегиями, получая соответствующую долю в добыче (включая наделы на завоеванных землях), почести и славу[448]. С гражданско-общинным и сословным характером римской государственности были связаны, таким образом, и сами принципы комплектования войска, и организация высшего военного командования, структура и боевое построение армии[449], и специфика римского милитаризма[450], а в конечном счете – и наиболее впечатляющие успехи римского оружия[451]. До возникновения в конце республики постоянной армии civis (Quiris) domi и miles militiae, т. е. статусы гражданина (и, что очень существенно для римского, цензитарного варианта полиса, собственника) и воина с идеологической и практической точек зрения были, по существу, двумя взаимообусловленными «испостасями», с необходимостью предполагавшими одна другую[452]. Чередование военных кампаний и периодов мира в римской общине, которая с самого начала своей истории развивалась в ходе непрерывных войн[453], и, соответственно, превращение мирных граждан в воинов и обратно отмечали ход социального времени, подобно смене природных сезонов, в которой первоначально эти превращения и были укоренены[454].

Понятно, однако, что соотношение между этими двумя статусами, их социальное, правовое, политическое и идеологическое наполнение исторически изменялись под воздействием разных факторов. Соответствующим образом менялись порядок комплектования, социальный состав и сам характер вооруженных сил Рима. В нашу задачу не входит анализ всех этапов и аспектов этого длительного и очень сложного процесса, при изучении которого исследователи обычно рассматривают материальную организацию и саму процедуру набора (dilectus) войсковых контингентов и, начиная с Т. Моммзена[455], сосредоточивают внимание на трех основных вопросах: каково было географическое происхождение солдат, из какой социальной среды приходили они в армию, были ли отмечаемые изменения следствием ясной политической воли или же происходили под влиянием разного рода внешних обстоятельств (финансовых, демографических, политических и т. п.)[456]? Все эти вопросы получили достаточно детальное и разностороннее освещение в современных исследованиях[457], на конкретные результаты которых мы имеем возможность опираться. Но в рамках данной проблематики правомерно поставить также и вопросы иного плана, а именно: какие идеологические постулаты лежали в