основе проводимой в эпоху империи политики рекрутирования, какие исконные принципы и традиции при этом сохранялись или реанимировались, а какие и как трансформировались в новых исторических условиях либо же, напротив, безвозвратно отмирали? Иными словами, необходимо выяснить ту идеологию, которая (наряду, разумеется, с факторами объективного порядка и политической целесообразностью) в немалой степени, как представляется, обусловливала не только требования и ожидания, предъявляемые к армии правящими элитами, но и многие характерные черты практики комплектования вооруженных сил империи, конкретные мероприятия императорской власти в этой важной сфере. Эти идеология и практика в своих пересечениях и расхождениях как раз и концентрируются на проблеме «гражданского качества» воинских контингентов.

Такая постановка вопроса практически отсутствует в современных исследованиях, авторы которых в лучшем случае ограничиваются замечаниями общего плана[458], хотя практически всеми признается, что принадлежность солдат к тому или другому слою римского гражданства в первую очередь определяла социально-политический облик армий конца республики, эпохи принципата и поздней империи. Именно в разложении характерного для классической полисной организации триединства «гражданин – собственник – воин» исследователи видят один из важнейших симптомов кризиса Римской республики как гражданской общины, а в профессионализации войска и, как следствие, его эмансипации от гражданского коллектива и его структур (решающий шаг к чему был сделан военными реформами Гая Мария) усматривают едва ли не главную предпосылку установления в Риме монархического режима[459].

Вместе с тем в оценках характера и политической роли императорской армии, с точки зрения их обусловленности гражданским статусом римских легионов, среди исследователей обнаруживаются определенные расхождения. Одни авторы подчеркивают, что сам по себе вопрос о том, из каких слоев комплектовалась армия, не имеет особенного значения, ибо служба в ней отрывала людей от того общественного слоя, из которого они вышли, превращала их в деклассированных ландскнехтов[460]. Другие характеризуют службу в легионах раннего принципата как наилучшее средство своеобразной «социальной переплавки» люмпен-пролетариев в мелких рабовладельцев[461]. Если же говорить о времени Августа и его ближайших преемников, то гораздо более основательной представляется точка зрения, что легионы раннего принципата уже не были войском пролетариев, но пополнялись выходцами из среднего класса, из наиболее цивилизованных слоев урбанизированных частей империи[462]. В новейших исследованиях справедливо отмечается, что основная линия первого принцепса и других императоров в политике рекрутирования заключалась в ориентации на отбор качественного пополнения – как по социальным, так и по моральным критериям, высокие стандарты которых как раз и стремился утвердить основатель принципата, действуя в реставраторском духе, чтобы сделать из армии не сборище наемников и маргиналов, каким она в значительной степени была в эпоху гражданских войн, но своего рода элитный корпус граждан, специально отобранных и подготовленных, способных защищать величие империи и государственные интересы[463]. Поэтому критерий гражданства для набора в легионы имел основополагающее значение[464], и, даже после того как армия окончательно сделалась постоянной и профессиональной и стала набираться на провинциальном и локальном уровнях, легионеры никогда (за исключением отдельных эксцессов) не вели себя как простые наемники, даже несмотря на то что сама категория гражданства все более и более опустошалась в своем реальном политическом содержании[465]. Более того, в новейшей литературе все более утверждается мысль, что не только об армии принципата, но даже о позднеримской армии IV в. можно говорить как об армии, «осознающей себя коллективом граждан» и в соответствии с этим определяющей свои политические приоритеты[466]. В целом с такого рода оценками можно согласиться скорее, нежели с характеристикой солдат императорской армии как простых наемников или ландскнехтов. При этом, однако, важно проследить реальную историческую подоплеку и преемственность базовых принципов и самой идеологии военной службы в императорском Риме, потому что именно их противоречивые и неоднозначные проявления и реализация в рамках профессиональной армии обусловливали принципиальное своеобразие всей военной системы принципата как историко-цивилизационного феномена.

Прежде всего следует обратить внимание на некоторые специфические моменты, которые вообще были характерны для отношения римлян к сфере военной деятельности начиная с самых ранних этапов римской истории и в известной степени предопределили последующие тенденции в развитии военной системы Рима. В этом плане необходимо указать на такой отмечаемый многими исследователями феномен, как изначальный дуализм военной и гражданской (мирной) сфер в Древнем Риме. В этом строгом разграничении, которое касается двух возможных состояний римлянина – как мирного гражданина (квирита) и как солдата – и корреспондирует с известным различением сфер действия высшей магистратской власти – imperium militiae и imperium domi, обнаруживается не только древнейшее функциональное разделение, присущее архаическому социуму[467], но и исходный пункт формирования тех специфических норм и правил, которые относятся к статусу воина, организации войска и военной власти в последующие времена римской истории[468]. В раннем Риме войско (exrcitus) и совокупность мирных граждан (civitas), статусы miles и civis резко отделялись друг от друга как во времени и пространстве, так и в сакрально-правовом измерении, что для древних римлян, учитывая специфику архаического миропонимания, имело первостепенное значение[469]. В сакрально-правовом плане войско рассматривалось в качестве самостоятельного, четко отделенного от других социальных групп и сакрализованного образования (sacrata militia – Liv. VIII. 34. 10), подчиненного не гражданскому праву (ius) и не просто воинской дисциплине, но тому, что у Тацита в одном месте именуется fas disciplinae (Ann. I. 19. 3), т. е. совокупности сакральных, установленных и освященных богами норм и отношений[470].

Когда после соответствующих приготовлений и ритуалов римские граждане пересекали, выступая в военный поход, священную границу Рима, pomerium, в пределах которой вооруженному войску категорически запрещалось находиться (Gell. XV. 27), они превращались в воинов, чья миссия определялась правом войны, была связана с насилием, убийствами, кровью, и попадали в иное пространство и под покровительство других божеств, лишались части своих гражданских прав[471]. Для возвращения воинов в прежнее мирное состояние требовалось проведение соответствующих очистительных обрядов, которые, как и обряды и сезонные военные празднества, предшествовавшие выступлению в поход, посвящались главным образом Марсу[472](а также другим богам, в том числе, вероятно, и Янусу[473]). Все эти обряды, справлявшиеся различными жреческими коллегиями (в первую очередь салиями[474]), могут быть отнесены к так называемым обрядам перехода[475]. С характерно римским консерватизмом они сохранялись и в конце республики, и даже в императорское время, оставаясь, очевидно, понятными для большинства римлян[476], хотя, скорее всего, и приобрели со временем рутинный характер[477]. Exempli gratia, можно указать на отмеченное в Feriale Duranum (P. Dur. 54, 19–20) празднование дня 1 марта, посвященного