— Евгения Викторовна, добрый день. Это Ирина Игоревна беспокоит из детского дома. — Женя как раз вышла из душа и, стоя в полотенце перед распахнутым шкафом, решала, что бы ей надеть на совещание у Труппа.

Головомойки сегодня не предвиделось, и разыгрывать из себя сирую и убогую было не обязательно. Может, вообще не выпендриваться и напялить джинсы со свитером, мило, скромно и удобно. Женины размышления были прерваны звонком директора.

— Добрый день, Ирина Игоревна, рада вас слышать, — приятно удивленная, поздоровалась Женька. — Как ваши дела? Как ребята?

— Спасибо, все в порядке, я, собственно, на минуточку.

— Да, конечно, — отходя от шкафа, сосредоточилась на разговоре девушка.

— Я по поводу вашей просьбы. Валера мне передал, что вы бы хотели поучаствовать в программе «Семья выходного дня». И обычно для участия в этой программе требуется собрать определенный пакет документов, написать заявление, потом мы его рассматриваем, но, учитывая наше личное знакомство, мы готовы пойти навстречу, — радостно возвестила Ирина Игоревна, пока Женя пыталась сообразить, о чем вообще идет речь и какие ее просьбы мог передать Валера директору, если она его ни о чем не просила. — Вы можете забрать его в субботу сразу же после уроков, а вернуться в детдом он должен не позже двадцати одного в воскресенье. Список документов, необходимых для вашего официального включения в программу, я вам передам в субботу или лично, или через Валеру. Так что поздравляю и не смею больше отрывать от дел, к тому же у меня у самой сегодня встреча в администрации по поводу выезда на лето.

Директриса отключилась, а Женя продолжала таращиться на телефонную трубку.

Ну, Валерка, ну жук! Это ж надо, как он ловко все провернул! Не-ет, прав был Володя, когда предупреждал ее не играть в эти игры. Конечно, мальчику хочется иметь семью, родителей, да вот только Женька совершенно не годится на роль мамаши, к тому же такого большого мальчика. И потом, она не замужем, и условий жилищных у нее нет, и к ответственности она не готова. Девушка почувствовала, как ее охватывает самая настоящая паника. Она оказалась в ловушке. Ее жизнь вышла из-под ее собственного контроля, она ей больше не управляет, теперь от нее будут ожидать определенных действий и решений, а возможно, их будут даже требовать. Женя почувствовала, как на нервной почве задрожали колени, и присела на край дивана.

Что же теперь делать? Отказать Валерке в субботнем визите? Потому что шантаж недопустим, и манипулировать собой она не позволит. И малодушно вселять в подростка несбыточные надежды подло и жестоко. А кстати, какой сегодня день недели? Четверг? Пятница? Кажется, пятница. Позвонить и сказать, что так не пойдет, что это нечестно, и потому она его брать к себе не будет? Женя представила Валеркино лицо и тут же пришла к выводу, что такие вещи по телефону лучше не сообщать. Это будет проявлением черствости и неуважения. Лучше приехать к нему и сказать в глаза. Точнее, все объяснить — строго, серьезно, по-взрослому. Максимально корректно.

Да, так будет лучше, решила она, вставая с дивана. Вот только одной на такой разговор ехать страшно, потому что неизвестно, как на такой поворот событий отреагирует подросток. Хорошо бы взять кого-то опытного и умного для подстраховки. Кого-нибудь, кто знает Валерку и кто ему нравится, уговаривала себя Женя, прекрасно понимая, что в очередной раз малодушно и эгоистично собирается использовать Платона. Но ведь больше обратиться не к кому.

А Володе о случившемся вообще лучше не знать, иначе он ее просто отругает за глупость и мягкотелость и напомнит, что предупреждал о последствиях. А ей ужасно хотелось остаться в его глазах умной, предусмотрительной, рассудительной и вообще живым совершенством. Хотя бы до похода в ЗАГС.

И Женя взялась за телефон.

— Взять его на выходные? Ну, так это здорово, — выслушав ее вступительное слово, отреагировал Платон. — Мне сегодня твоя мама звонила, у них на даче снова «Вистан» барахлит, хочу купить сегодня более мощный, иначе проблемы так и не закончатся. Могли бы завтра все вместе на дачу съездить, золотая осень и все такое. И Валерке понравится, он ведь наверняка ни разу в жизни на даче не был, хоть посмотрит, что это. Может, когда вырастет, женится, тоже захочет себе построить. Для мужика это важно, построить свой дом, для детей, для семьи. А еще можно за грибами сходить, если дождя не будет, — рокотал в трубку Платон, совершенно сбивая Женьку с толку. — Вообще ты молодец, — каким-то прочувствованным, душевным тоном проговорил он. — Рядом с тобой и самому хочется стать лучше, ты очень облагораживающе действуешь на окружающих, я даже на мир стал смотреть иначе с тех пор, как мы познакомились. Я вдруг понял, что каждый из нас может сделать мир лучше, только не надо руки опускать. Вот как ты.

Слушая его слова, девушка почувствовала, как расправляются ее плечи, а на глаза навернулись слезы от сладостного умиления самой собой. Как это приятно, когда тебя ценят по достоинству и даже немного больше.

— Так что, мне заехать за ним в детский дом, у тебя дела вечером в пятницу? Если хочешь, мы можем с ним вечером ко мне поехать. А к тебе я его в субботу привезу, — простодушно предложил Платон.

— Да нет, спасибо, — поспешила отказаться Женька. — Я его сама заберу, просто хотела с тобой посоветоваться, чем мне его в выходные занять. Но твоя идея насчет дачи просто отличная, а забирать его надо не сегодня, а завтра.

— Жаль. Совсем мало свободного времени остается. Надо будет договориться, чтобы его в следующий раз в пятницу отпустили, — предложил заботливый Платон.

— Ага. Отличная идея, — тут же поддержала его девушка, не желавшая выходить из образа «идеального современника».

И только закончив разговор с Платоном, она задумалась о том, что только что поставила крест на собственном плане борьбы за личную независимость, и более того, фактически приняла на себя непосильный груз ответственности за чужого, довольно взрослого ребенка, остро нуждающегося в любви и заботе. В ее любви и ее заботе. Что-то на это скажет Володя, когда вернется? И Женька трусливо взглянула на календарь. Утаить от него случившееся не удастся, ведь Валера будет приезжать к ней каждые выходные. Может, отправлять его иногда к Платону, родилась у нее в голове очередная трусливая мыслишка.

Нет. Нет, и еще раз нет, твердо велела она себе. Надо учиться справляться самой. И она, сбросив полотенце, направилась к шкафу.

— То есть что значит, не знаю? — оторопело уставился на Женю Тенгиз Карпович Трупп, главный редактор телеканала. Его маленькие, глубоко посаженные, черные, как у хомячка, глазки-бусинки выражали безграничное недоумение. — Потапова, ты в своем уме? — постучал он себе по лбу коротеньким толстым пальцем. Лоб у Тенгиза Карповича был сократовским, выпуклым, с большими залысинами. Все три ветви его предков, кавказские, украинские и немецкие, отдавшие своему потомку лучшие черты национальных характеров, были бы сейчас горды им. Тенгиз Карпович глубоко вдохнул и с арийским нордическим спокойствием произнес весомое тягучее: — Та-ак. — Потом коротко и грозно хлопнул ладонью по столешнице. Затем в дело вступила кавказская наследственность, и Тенгиз Карпович, брызжа слюной и используя богатые, емкие, образные эпитеты и сравнения, принялся растолковывать зарвавшейся пигалице ее штатные обязанности. — Как можешь ты, о неблагодарное порождение ехидны, вскормленное моей щедрой рукой, плевать в колодец, вырытый твоими товарищами? Ты, которую я поднял на пьедестал отечественной журналистики, вознес на вершину славы! И что я получил взамен? Пренебрежительное «понятия не имею»? И когда? За три недели до предстоящего эфира? В сложнейший исторический период, когда родной нам всем канал, наш дом, наша «альма матер», наш кормилец, источник наших радостей, даритель хлеба насущного, задыхается в тисках конкурентов, гнется под игом налогового бремени, задыхается без спонсоров, как рыба без воды? Когда каждая минута рекламного времени в эфире уже продана? Когда твои коллеги и товарищи с искренней, безграничной надеждой и доверием взирают на тебя? Я не знаю! — Тут Тенгиз Карпович взмахнул безнадежно руками, резко развернулся и бросился в свое кресло. Там он извлек из ящика стола огромный клетчатый платок, а возможно, маленькую скатерть и залился горючими слезами — то проснулись в Тенгизе Карповиче его впечатлительные, эмоциональные украинские предки.