Приехал и хаджиб и расположился неподалеку. Он приказал схватить там Ахмеда Арслана и отвезти в Газну, дабы серхенг кутвал Бу Али отправил его в Мультан[226], и он безвыездно оставался там в городе. Прочим служителям его, вроде недимов и мутрибов, сказали: «Уходите, мол, каждый по своему делу, потому что нет приказа кому-либо из вас ходить к нему». Абдаррахман, каввал, рассказывал: «На другой день все разошлись. Я и товарищ мой, и Насери, и Багеви[227] украдкой последовали вслед за эмиром, ибо сердце не позволяло отвернуться от него. Я сказал: «Из верности [к нему] дойдем до крепости, а когда его туда доставят, повернем обратно». Когда снялись из Дженгель Аяза /75/ и приближались к округе Валишт[228], вдали, с левой стороны дороги, показалась крепость Мандиш[229]. Свернули с пути и направились в ту сторону. Я и этот благородный человек дошли вместе с ними до подножия крепости. Мы увидели крепость, [расположенную] очень высоко, и лестницу с бесчисленными ступенями, так что стоило большого труда, покуда кто-нибудь мог [туда] взобраться. Эмир Мухаммед спустился из балдахина, на нем были оковы, простые обувь и шапка и шелковый кафтан яхонтового цвета. Мы видели его, но не было возможности поклониться [ему] или подать знак. На нас напал плач. Не слезы, а Тигр и Евфрат рекой лили Насири и Багеви, бывшие с нами. Был один из недимов этого государя, он хорошо сочинял стихи и песни, он [тоже] заплакал и затем тут же сразу сложил прекрасные стихи:

О государь, что же приключилось с тобою?

Ведь вышел твой враг из твоей же рубашки.

Из несчастий вышло твое наихудшим,

От царства отца тебе достался Мандиш[230].

Два очень дюжих человека подхватили его под руки, и он начал подниматься с большим трудом. Поднявшись на несколько ступенек, он присаживался и отдыхал. Когда он уже был далеко, но еще виден глазу, он сел. Издалека на дороге показался всадник на верблюде. Эмир Мухаммед его заметил и не пошел дальше, чтобы спросить, чего ради приехал всадник. Он послал кого-то из своих к хаджибу Бек-тегину, Верховой приехал с письмом. Это было собственноручное письмо султана Мас'уда к брату. Бек-тегин тотчас же послал его наверх. Эмир, да будет им доволен Аллах, все сидел на той же ступеньке, а мы смотрели. Прочитав письмо, он земно поклонился[231], затем встал, взошел в крепость и скрылся с глаз. Всех его домочадцев доставили туда же и нескольких служителей /76/ из мужчин, о которых был приказ. Хаджиб Бек-тегин и [его] люди пустились в обратный путь. Я, Абдаррахман, люблю совать нос, куда не просят, как нишабурские кумушки, — «мать умерла, а десять диремов долгу», — разыскал тех двух человек, которые поддерживали эмира под руки, и спросил, почему эмир положил земной поклон? Они ответили: «А тебе какое до сего дело? Ты бы спел, что поэт говорит, вот эти стихи:

*Не вернется ли, о шатры, наше время,

Иль пути ему нет после ухода его?*».

Я ответил: «Верно, есть такая песня, однако я пристал, чтобы послушать иное остроумное слово, да пойти себе». Они рассказали: «Письмо было собственноручное от султана Мас'уда; мы, дескать, приказали посадить хаджиба Али, посадившего эмира, и воздать ему должное его же рукой, дабы ни один слуга господину своему такой дерзости не учинял. Я-де хотел эту радость сообщить эмиру-брату, ибо знал, что он весьма обрадуется. А эмир Мухаммед поклонился земно всевышнему господу и сказал: «Все, что я сегодня испытал, мне приятно, потому что неблагодарного изменника устранили и желаниям его на этом свете пришел конец». И мы с товарищем ушли»[232].

От того же каввала, устада Абдаррахмана, я слышал через семь лет после того, как начал эту «Историю»[233], в воскресенье одиннадцатого числа месяца раджаба лета четыреста пятьдесят пятого[234], — а я вел речь о царствовании Мухаммеда, — он [Абдаррахман] рассказывал: «Несмотря на то, что я знаю столько редкостных песен, эмир Мухаммед большей частью просил меня спеть эту, так что редко бывали собрания, когда я не певал ее, стихи:

*Не нова ваша измена и не удивительна,

А вот верность ваша неслыханное чудо.

Нет чести в вашей измене, честь в моей страсти,

В моем доверии к словам лжи и обмана»*.

Хотя эти два двустишия — обращение влюбленного к возлюбленной, человеку умному следует смотреть на них как на роковое предсказание, слетавшее с уст сего государя. Бывали /77/ в жизни его черные дни, а он оставался беззаботен со всей добротой, которую оказывал в дни своего эмирства воинству и раиятам, подобно смыслу этих двух двустиший. *Всемогущий существует, и то, что присудит Аллах, то сбудется. Да пробудит нас Аллах от сна беспечных по милости своей!*.

Потом я расскажу, в своем месте, что произошло с заключенным. Покончив с этим делом, хаджиб Бек-тегин поехал в Газну, как было велено, дабы оттуда отправиться в Балх вместе с родительницей султана Мас'уда, прочим гаремом и благородной Хатли. Так что они с предосторожностью туда прибыли.

Когда все дела в Герате пришли в полный порядок, султан Мас'уд сказал моему наставнику Бу Насру: «То, что надлежало повелеть насчет всяких дел, приказано, и мы на этой неделе тронемся в Балх, чтобы там зазимовать и постановить с туркестанскими ханами то, что надлежит постановить. Мы изучим положение той страны. Подоспеет также ходжа Ахмед, сын Хасана, и вопрос о везирстве разрешится. Тогда отправимся в Газну». Бу Наср ответил: «То, что государь надумал, все обязательно для исполнения и совершенно верно». Султан сказал: «Надобно, как водится, написать письмо повелителю верующих о том, что произошло, дабы [ему] было известно, что дела пришли в порядок без пролития крови». Бу Наср ответил; «Это тоже святая обязанность. И еще Кадыр-хану[235] нужно написать, пусть кто-нибудь из стремянных спешно отвезет и передаст ему сию радостную весть. Потом, когда высочайшее стремя счастливо прибудет в Балх, надо будет позаботиться отправить именитого посла для заключения договора». Султан промолвил: «Значит, надобно приступить к делу поскорей, потому что отъезд наш близок, дабы оба письма были отосланы до того, как мы выступим из Герата».

Наставник мой составил два письма так, как это делал [только] он, одно по-арабски к халифу и одно по-персидски к Кадыр-хану,