– Не очень-то достойное поведение для мужчины.

– Вполне возможно, что мне это просто казалось. Другие тоже говорили, что Филипп со своей Стасей очень дружно живут. И он стремится исполнить каждый ее каприз, каждое ее желание. Одного только не смог он ей дать.

– Чего же?

– Ребенка.

– У них же есть дети. Сын, сын и еще сын, кажется.

– В том-то и дело, что у Стаси родилось трое мальчиков. А она всегда мечтала о девочке. Помню, как она со мной делилась своей болью. Всегда твердила, что пусть у нее дочери не получилось, но хоть бы с внучкой удалось понянчиться. Так нет же! И у ее мальчишек рождались сплошь мальчики.

– Может, еще родятся в их семье девочки.

– Да, но Стася-то их все равно уже не увидит. Она умерла. И до самого конца мечтала, чтобы у нее появилась внучка. Она и ткани эти в таких безумных количествах закупала исключительно для того, чтобы шить платьица для своих девочек, когда они у нее появятся. У нее была целая коллекция эскизов, которые она сама набросала. Почти и каждому отрезу ткани у нее имелись эскизы будущих нарядов.

– Эскизы? – задумалась Фима.

– Да, Стася прекрасно рисовала. Сейчас она была бы нарасхват. Все модные дома выстраивались бы к ней в очередь за новым шедевром. И это платье, которое ты пыталась сшить…

– Оно получилось ужасным.

– Да, – кивнула тетушка, – то есть нет, конечно! Что ты говоришь, дорогая!

– Брось, тетушка, я сама знаю, что платье у меня получилось ужасным.

– Но ты же старалась, – неуверенно протянула старушка. – И дело еще в том, ты меня прости, что я заставляю тебя вспоминать о том жутком времени, которое ты провела за кройкой и шитьем в том подвале, не зная, сможешь ты из него когда-нибудь выбраться или нет. В таком состоянии и лучшая в мире портниха ничего стоящего бы не соорудила.

– А еще маньяк не давал мне нормальных ножниц, – пожаловалась Фима. – Боялся, что я ими его пырну. А попробовал бы сам кроить бархат маникюрными ножничками, а потом сметывать толстую плотную ткань тонюсенькими иголочками. Толстые-то он мне тоже не давал, потому что боялся, что я использую их против него в качестве оружия.

– Никто тебя и не осуждает за то, что платье получилось малость кривовато. Я тебе о другом хочу рассказать. Когда я спустилась в подвал, где ты провела столько времени, я увидела на столе эскиз, на который тебе приходилось ориентироваться. И вот что я тебе скажу: этот эскиз я уже видела!

– Видела? Где?

– У Стаси был целый альбом с эскизами нарядов для ее будущей дочки или внучки. Вообще, эскизов было много больше, но был один альбом, в котором она собрала самые, на ее взгляд, удачные эскизы. Так вот, это платье тоже было там!

– Хочешь сказать, что кто-то скопировал ее идею?

– Нет, – покачала головой старушка. – Никто ничего не копировал. Этот эскиз и был сделан руками Стаси, уж ты мне поверь! Я столько ее картинок видела, которые она рисовала, что ошибиться не могу. И платье это я прекрасно помню. Мечтала, что дочка в нем на новогодний бал отправится. Если брюнеткой уродится, конечно. На случай, если блондинка будет или рыженькая, у Стаси свои варианты были разработаны. И так на каждый праздник у нее какой-то наряд для своих девочек был придуман. Так что это платье Стася придумала, можешь мне поверить.

– В принципе, ничего особенно удивительного тут нет. Стилист позаимствовал у Филиппа Петровича из закромов ткани вашей Стаси, мог и ее эскизами разжиться. Наверное, они в одном месте хранились? В швейной мастерской?

– В том-то и дело, что нет! Филипп Петрович этот альбом отдельно держал. Это же не просто какая-то там ткань, эти рисунки его любимая Стася рисовала. Это была память о ней. А память о Стасе он знаешь как чтил?

– Как?

– Тебе и мне такое даже не снилось! Ты в мастерской Стаси побывала, а кроме этого у Филиппа в доме есть своего рода музей, посвященный его милой Стасе. Там всюду ее фотографии, вещи, думаю, что и альбом где-нибудь там находится.

– И кто в этот музей вхож, кроме самого супруга?

– Те, кого он сочтет достойным быть туда приглашенным. Лично я удостоилась такой чести всего однажды.

– А Валерий Павлович?

Фиму интересовало в первую очередь, мог ли Стилист стянуть из музея Стаси ее альбом с рисунками. Тетушка считала, что несколько листов запросто.

– Альбом был самый простой ученический, рассыпался от старости. Несколько листочков Валера мог незаметно стянуть.

– И сколько на листе бывало картинок?

– От трех до пяти.

– Так много!

– А ты думала! Свободного времени у Стаси было достаточно, вот и придумывала эскизы для своих неродившихся девчонок. Но Филипп к ее творчеству относился с пониманием. Он всегда и во всем Стасю одобрял. Баловал ее. Хоть при жизни, хоть после смерти. Другие похоронят да и забудут. Но Филипп Петрович не такой. Каждый год в день кончины Стаси мы, все ее друзья и знакомые, собирались в ее любимом ресторане, и Филипп Петрович оплачивал поминальный банкет из своего кармана и не скупился, уж можешь мне поверить. На кладбище он ей поставил настоящий памятник. Не просто какая-то там надгробная плита, как у всех стоит, а статую молоденькой Стаси в полный ее рост. И не из нашего гранита, а из итальянского мрамора. Тамошние мастера этот памятник и изготовили. И стоил этот памятник вместе с пересылкой из Италии столько, что мне и сказать будет страшно. Но зато ни у кого из покойников на том кладбище такого памятника нет. Стася может гордиться.

– М-м-м… Ну, если есть у человека деньги, почему бы и не потратить?

– Так ведь не такой уж богач Филипп. Достаток у него имеется, но на кладбище люди и побогаче лежат, а памятники у них куда скромнее. Не захотели родичи сильно тратиться. А у Филиппа словно разум помутился из-за смерти Стаси.

– И поэтому ты не хочешь ехать к нему в гости? Ревнуешь?

– Что мне ревновать? Тут дело в другом. Филипп после смерти Стаси стал какой-то странный. У него теперь только одна тема для разговора.

– Жена-покойница?

– Да, Стася. Только о ней одной он со мной и говорит. Вроде бы начинает разных наших с ним общих знакомых вспоминать, а потом незаметно так снова к Стасе переходит. А помнишь, как Стася с Олегом то, а помнишь, как Егор Михайлович про Стасеньку сказал это. Надоело! Одно и то же все время.

– Но ты же говорила, что он флорариумами увлекся.

– Он так говорил.

– И по выставкам вы с ним ездили. Покупали растения.

– Покупали, да. Но потом я у него дома три флорариума обнаружила в состоянии сухости разной степени. Тот, что Филипп последним купил, еще ничего: растюшки в нем вполне можно было отпоить. А те два, что Филипп раньше купил, те всё, полный каюк. Из этого я делаю вывод: он их как купил, так и не подходил к ним ни разу!

– А зачем купил?

– Вот и я об этом же подумала: зачем? И вывод напрашивается такой: он со мной по выставкам этим ходил, потому что видел, что мне это нравится.

– Приятное человек тебе хотел сделать. По ненужным ему выставкам с тобой таскался, восторг изображал.

– Из всех наших общих знакомых, кто Стасю помнил, только я одна и осталась. Нет, кое-кто еще есть, но либо в другом городе живет, либо своих дел полно: некогда по гостям ездить, либо с головой неладно: себя-то человек не помнит, не то что какую-то там Стасю. Получается, что свободные уши у меня одной остались. Ради того, чтобы мне в них лить про Стасю свою, он со мной и таскался! И по ресторанам водил, и кофе поил, и ухаживал. Все ради того, чтобы иметь возможность с кем-то про Стасю разговаривать.

– Все-таки ты ревнуешь.

– Не ревность это! Просто я не люблю, когда меня пытаются за нос водить! Сказал бы уж честно: общаюсь с тобой, Римма, потому что нужны твои свободные уши. А все остальное мне в тебе без надобности.