Линдсей ткнула Сару в грудь ложкой и, подцепив ее за подбородок, заставила посмотреть себе в глаза.

– Они торгуют собой: вот как они заканчивают. Они не понимают своего счастья, пока оно не закончилось. И то же будет с девчонкой, которая сбежала из дома Шилдрейков. Я бы не хотела, чтобы с тобой произошло то же самое. Это ведь хороший дом, да?

– Да, мэм.

– И ты благодарна, что можешь здесь работать?

– Да, мэм.

– Так не забывай об этом, потому что это последнее предупреждение. Не высовывайся. Думай только о своих обязанностях, и ни о чем другом. Иначе обязанностей у тебя попросту больше не будет, и крыши над головой тоже.

Никто не знал, как ее звали.

Это была уже третья таверна в Лите, куда зашел Рейвен. Всякий раз он знакомился с людьми и вступал в разговор с тем, чтобы порасспрашивать завсегдатаев о женщине, чье тело он видел мельком на набережной. Кое-кто из собеседников слышал о происшествии, но больше ничего разузнать не удалось.

Уилл вспомнил Дункана, с какой готовностью тот принялся рассказывать о своих амбициях, когда почуял в Битти соперника. Чье имя останется в веках – решать истории, но ему вдруг подумалось, что особенно печально умереть в безвестности, так что никто о тебе даже не помнит.

– Я расскажу тебе то, что слыхал, – сказал краснолицый докер с изъеденной солью кожей и самыми мозолистыми ладонями, какие Рейвену когда-либо доводилось видеть. – Слыхал, что она была вся перекручена, просто узлом завязалась.

Уилл сидел в неимоверно старом заведении под названием «Кингз Варк» неподалеку от того места, где накануне нашли утопленницу, у самой стойки, где он надеялся подслушать что-нибудь интересное. Хозяин заметил маневр и подозрительно поглядывал в его сторону, но Рейвен знал, что, пока он продолжает заказывать эль, его не тронут.

Уилл так и не узнал того, за чем пришел, но он наслаждался возможностью посидеть в таверне, не думая о том, на кого может наткнуться, – ему придавала храбрости обещанная Битти работа. Встреть он сейчас Хорька, сказал бы ему, что очень скоро сможет вернуть долг, но если ему будет приченен физический ущерб, он не сможет выполнить щедро оплачиваемую работу. Люди Флинта, может, и беспощадны, но Рейвен был уверен: он не станет убивать человека, который способен принести ему деньги.

– Это работа дьявола, – сказал какой-то жилистый мужичок с такими узкими глазами, что, казалось, он ими и видеть-то ничего не может.

– Дурное дело, что и говорить, – отозвался краснолицый докер.

– Нет, я имею в виду – это работа сатаны и его приспешников. В нее вселился дьявол, вот почему тело было так перекручено.

– Или это случилось из-за судороги, – вставил Рейвен.

– Если так, то почему ее тело не распрямилось, когда попало в воду? – ответствовал узкоглазый, что, вынужден был признать Уилл, оказалось весомым аргументом.

Неизвестно, сколько она пробыла в воде.

– Говорю вам, ее околдовали. Может, она бросилась в воду на верную смерть, потому что лишь так могла избавиться от сидящего внутри демона.

– В городе полно сатанистов, – вступил в беседу еще один, кивнув с таким значительным видом, словно это был общеизвестный факт. – Слыхал, они собираются на Калтон-хилл.

– С кораблей без конца сходят всякие странные типы и безбожники, – сказал докер. – Изо всяких там темных заморских земель.

– Да из одной Ирландии сюда прет столько чертей, хоть отбавляй, – сказал еще один, и отовсюду вокруг раздалось согласное бурчанье. – В Глазго они так и кишат, и в Эдинбурге скоро будет то же самое, попомните мое слово.

– Они едят своих детей, – сказал похожий на старого козла старикашка с желтым лицом. Он цеплялся за стол так, будто боялся улететь в угол. – И кто знает, на какие еще мерзости они способны.

– Да уж, Ирландия шлет нам не лучших своих сынов.

– На прошлой неделе в сточной канаве нашли ножку ребенка.

– Ирлашки. Дикие ублюдки.

– Не думаю, что это дело рук ирландца, – сказал Рейвен.

– И почему же нет? – требовательно спросил желтолицый.

– Если то, что вы сказали раньше, правда, ирландец не стал бы выкидывать в канаву хороший ужин.

Все рассмеялись, но Уилл уже понял, что в нынешней компании ему ничего не разузнать. Он оглядел помещение, прикидывая, нет ли тут кого еще, с кем стоило бы поговорить. И вдруг понял, насколько сильно изменила его учеба. Стоило куда-то войти, и он мысленно отмечал все патологии, которые были в поле зрения – а их, как правило, было немало. У страдающей ожирением и одышкой служанки, которая разливала в этот момент виски у конца стойки, имелся зоб; направлявшийся к дверям мужик демонстрировал печатающую походку, характерную для tabes dorsalis[33] – одной из последних стадий сифилиса; а человеку, сидевшему в углу, стоило немалых усилий донести до рта стакан без того, чтобы не расплескать половину: симптом дрожательного паралича[34]. Как только знания укоренились в голове, спасения от них уже не было.

Из угла комнаты послышался вопль, и Рейвен обернулся; мимо его головы просвистела кружка и врезалась в закопченную стену за спиной. В углу завязалась драка, но ее участники были слишком пьяны, чтобы попадать друг в друга кулаками. Хозяин без труда выставил их на улицу. Был он высоким, мускулистым, с круглой, совершенно лысой головой. Брови тоже отсутствовали. Избавившись от буйных клиентов, он наклонился поднять кружку, которая приземлилась рядом с Уиллом, и сказал без всякой вопросительной интонации:

– Ты ведь не из местных, верно. – Очевидно, шрам Рейвена далеко не на всех производил одинаковое впечатление.

– Нет, я живу в городе.

– Слыхал, как ты говорил о той выуженной девчонке. А откуда тебе об этом известно? – В его голосе явно прозвучали подозрительные нотки.

– Я вчера проходил мимо, когда ее уже выловили, и она лежала на набережной. Ты ее видел?

– Нет, я был занят здесь. Но уж болтовни наслушался вдоволь. Стадо баранов… Если спросишь меня – она, наверное, с корабля свалилась. Или ее скинули. Бедняжка могла быть откуда угодно.

– Одета она была не для путешествий. И кожа слишком бледная.

Кабатчик обвел его изучающим взглядом. Уилл подумал: наверное, с такой работой он стал опытным чтецом душ, и ему стало интересно, что хозяин видит перед собой на этот раз. Кого-то не в своей тарелке – а может, вообще заблудшую овцу. Как знать, не разглядит ли чего-нибудь похуже, если поглубже проникнет…