– Так что же, ты думаешь, с ней случилось? – спросил кабатчик.

– Я учился медицине, – сказал Рейвен, чтобы придать весу своим словам. – И у меня имеются подозрения, что она была отравлена – до того, как попала в воду.

– Зачем кому-то понадобилось травить ее, а потом топить? Уж конечно, если б кто ее отравил, он захотел бы замести следы, сделать вид, будто она во сне умерла?

– Не знаю, – ответил Уилл. – Может, яд сработал, но слишком медленно. Но, по крайней мере, смысла в этом больше, чем в байках о кознях сатаны.

– А ты не веришь в дьявола? – спросил хозяин, и лицо его помрачнело. – Поверил бы, живи ты в этих краях.

Рейвен ничего не сказал. Он смотрел в кружку, где оставалось еще немного эля. В ушах зазвучал голос матери. У тебя внутри дьявол сидит. То смеясь, то с упреком.

Не раз и не два Уилл видел, как дьявол захватывает над человеком власть, преображает его. С ним такое тоже бывало – Генри тому свидетель. Начиналось обычно с того, что срывалось что-нибудь с языка – как раз тогда, когда язык этот необходимо было придержать. Вечно он выбирал опасную дорожку, потому что где-то сидело стремление «влипать в истории», как выразился друг: внутренние порывы стремились к внешнему воплощению.

А потом – та ночь, когда умер Томас Каннингем. И Рейвен был осужден вечно, каждую минуту помнить, как он стоял над телом убитого им человека, а рядом, на полу, корчилась, рыдая, его жена…

Да, в дьявола он верил.

***

На обратном пути, в темноте наступившей ночи, Уилл чувствовал себя уже далеко не так уверенно. Он все старался увидеть хоть что-то за пределами тусклых пятен света под уличными фонарями, разглядеть рыщущие в темноте тени, которые грозили опасностью.

Рейвен добрался до Грейт-Джанкшн-стрит без особых происшествий, не встретив ничего опаснее нескольких пьяных и пары нищих, и уже на подходе к городу вдруг понял, что слышит за спиной шаги. Когда остановился, шаги тоже остановились. Обернулся, но позади никого не было видно.

Уилл было почувствовал себя в безопасности, увидев экипаж: там были люди, свидетели, те, кого можно было позвать на помощь. Но вот стук копыт затих, и он еще острее почувствовал свою уязвимость. Там, где стояли дома, было посветлее, особенно на перекрестках, но их разделяли участки, где не было видно ни зги; за живыми изгородями в полной тьме простирались поля. Если б он хотел напасть на кого-то без свидетелей, подходящих мест хоть отбавляй.

Рейвен ускорил шаг, чтобы поскорее добраться до Пилриг-стрит. Но по-прежнему слышал шаги – и опять они прекратились, стоило ему остановиться. Не показалось. За ним действительно кто-то шел.

Может, стоит побежать? Он вспомнил, как Гаргантюа оглушил его, когда Хорек отвлек внимание. Уилл понятия не имел, кто может ждать впереди.

Он замедлил шаг под фонарями, там, где Пилриг-стрит пересекалась с Лит-уок. На каждом углу перекрестка стояли дома; в окнах дрожал свет газовых рожков, двигались тени. Относительно безопасно, но не мог же Рейвен торчать здесь целую ночь. Он взглянул вперед, туда, где в отдалении мерцал огнями Новый город. И тут только понял, что темнота может быть и союзником.

Уилл миновал очередной фонарь и, не доходя до следующего, быстро нырнул в живую изгородь и спрятался за толстое разветвленное дерево, росшее в поле за изгородью. Здесь затаился, поджидая своего преследователя и стараясь не дышать слишком громко. И вскоре опять услышал шаги – все чаще, все быстрее: его преследователь явно забеспокоился, что упустил свою добычу.

Рейвен смотрел, как тот дошел до следующего фонаря, приближаясь к Хэддингтон-плейс. Он мог видеть только его спину – да и в любом случае вряд ли смог бы разглядеть лицо на таком расстоянии. Тем не менее даже в этой мгле разобрал лысую куполообразную голову и высокую, крепко сложенную фигуру.

Это был кабатчик из «Кингз Варк».

Уилл допил чай и со стуком поставил чашку на серебряный поднос, надеясь, что его намек будет понят: пора бы уже приступать. Битти, похоже, ничего не заметил, но пациентка еле заметно вздрогнула, и Рейвен заподозрил, что она нервничала из-за процедуры не меньше, чем сам он – из-за бесконечных проволочек. Только Джон был, казалось, совершенно расслаблен, хотя сейчас его уверенные манеры оказались не столь заразительны, как обычно.

Они сидели в гостиной дома на Даньюб-стрит. Уилл в первый раз оказался в одном из больших домов Нового города в качестве медика. Роскошь бросалась в глаза повсюду. Над камином висело огромное зеркало в золоченой раме, подчеркивая высоту потолков, а на стенах – не менее масштабные пейзажные полотна. С потолка свисали две хрустальные люстры такого размера, что каждая при падении была способна убить человека, и Рейвен прикинул, что если сдвинуть мебель к стенам, то здесь вполне можно было бы станцевать восьмерной рил[35].

Уилл твердил себе, что ему не терпится начать и поэтому он нервничает, но на деле ему было не по себе. Это раздражало, поскольку нервничать было совершенно не из-за чего. Он давал пациентам эфир уже по крайней мере с дюжину раз безо всяких неприятных последствий. Правда, из головы никак не шел рассказ Генри о смертельном случае в Англии, но Симпсон ведь решительно утверждал, что это было следствием некорректного применения. Само же по себе средство абсолютно безопасно.

И все же где-то на задворках сознания постоянно звучал тихий голос, который спрашивал: почему, если никакого риска нет, он не рассказал об этой работе Симпсону? Неприятная правда заключалась в том, что деньги были нужны ему больше, чем дозволение профессора. Быть может, если б на нынешнем месте ему полагалось какое-то жалованье, он думал бы иначе, но прямо сейчас гнев Флинта был страшнее, чем гнев патрона.

Горничная, которая отворила им дверь, с порога обдала Рейвена презрением. Это его несколько задело: проблемы с горничными явно принимали универсальный характер – они что же, каким-то образом связываются друг с другом? Быть может, Сара принадлежала к тайной ячейке мятежных единомышленников? Эти вопросы приходили на ум, пока он не вспомнил, что лицо у него до сих пор все в синяках. Опухоль уже сошла, и черты снова обрели симметрию, но пурпурные пятна на щеке со временем приобрели разнообразные оттенки желтого, зеленого и коричневого, что вряд ли представляло собой приятное зрелище. Только что отпущенная борода с делом явно не справлялась.

Битти обменялся приветствиями с хозяйкой дома, миссис Кэролайн Грейсби, с непринужденностью, характерной скорее для друга, чем для лечащего врача, и Уиллу стало любопытно, как давно они знакомы. Она смотрела на Джона так, будто искала его одобрения; несколько странно для дамы с ее богатством и положением в обществе.

Рейвен вспомнил слова Мины о том, что некоторые дамы усиленно добиваются внимания Симпсона. У Битти, конечно, не имелось достижений профессора, но вполне можно было вообразить, что при его умении одеваться, юношеской внешности и обаятельных манерах находились богатые и скучающие дамы, которые придумывали себе болезни, чтобы он мог их навещать – разумеется, за счет мужей.