— Пошли спать.

Взял руками за талию, развернул и подвиг встать на ступеньку лестницы в кунг. И даже сквозь толстую куртку ощутил трепет её тугого тела. Причём кожа под одеждой была какой-то очень гладкой, даже скользкой и холодноватой, как у рыбы. Но это всё было надёжнее, реальнее, спаси-тельнее, чем нетающий призрак рыжеволосой с лошадьми.

Она уже поставила ногу, но встрепенулась.

— Там холодно!

— Затоплю печь.

Помощница всё же высвободилась из его рук и отступила к костру.

— Нагреется — приду.

Хотела побыть одна, видимо, продолжая борьбу со старой жизнью. Терехов разжёг чугунную буржуйку и присел возле открытой дверцы. Мысли были такими же гудящими и пламенными: не Репьёв, а сама судьба делала ему подарок, и принять его было справедливо. И пусть будет то, что будет, главное сейчас — не думать ни о чём, тем паче о миражах, смакуя послевкусие её сигареты, как первый поцелуй.

Тесное помещение кунга нагревалось за десять минут, но она пришла раньше, и даже в тускловатом освещении ночника он узрел или, точнее, ощутил волну её решимости. Она поднималась и накатывалась из её уставшего взгляда и притомлённого голоса.

— Как здесь тепло!

— Сейчас будет жарко, — пообещал Терехов, помог снять куртку и подвернул плавающее кресло. — Ваш трон, сударыня.

А самого покривило от собственного кривляния.

Выданные ей солдатские сапоги и шерстяные носки она сняла сама, протянув к печке узкие ступни с мозолистыми твёрдыми пальчиками. Несмотря на размер, они были изящны и притягательны.

— Замёрзли? — он взял их в ладони.

— Чуть-чуть, — одними губами прошептала она и прикрыла глаза от удовольствия. — Какие у тебя руки горячие.

Теперь вместо рвоты жаркий ком подкатил к горлу и там застрял, враз усилив биение сердца. Палёна согрелась и сняла толстый свитер, оставшись в майке и обдав манящим запахом тела. Толстый двухслойный лыжный комбез ей тоже мешал, однако избавиться от него она сразу не решилась и ещё минуту сопротивлялась неким своим тайным мыслям. Даже лоб вспотел и чёрная прядка волос прилипла к виску.

— Мы же взрослые люди? — спросила сама себя.

И долго, испытующе смотрела ему в лицо, словно ждала каких-то слов или действий. Может, признаний в любви, пусть лживых, сиюминутных, но признаний. Не дождалась, решительно встала, освободилась от лямок и выпуталась из штанин. И он тотчас понял, отчего Палёна казалась скользкой на ощупь: балетное шелковистое трико в обтяг обрисовало её светившуюся в полумраке фигуру. Ткань не просвечивалась, однако телесный цвет добавлял ощущения обнажённости, и даже в полумраке было видно, что это ещё не кожа, а некая обманчивая вторая шкура, натянутая, чтобы подчеркнуть формы и одновременно защитить тело. Терехов ощутил знобящий толчок крови и демонстративно стал подкидывать в печку мелкие поленья.

— Ты занималась балетом? — спросил он.

— Да, в прошлой жизни! Это ещё заметно?

— Остались следы. У тебя походка танцовщицы.

— Балерины из меня не получилось, — вдруг призналась она, — как из тебя Шаляпина. Хотя я занималась с детства. Но это помогает по жизни.

Она насладилась свободой тела, теплом, неким трепетным блаженством, после чего как-то пронзительно взглянула на него и сказала совершенно трезвым, даже немного чужим голосом:

— Только давай не так сразу. Не люблю грубости.

— Я тоже, — согласился он. — Надо откинуть кровать, чтобы согрелась.

— Откидывай...

Он оттянул защёлки, плавно разложил царское ложе во всю ширь кунга и расстелил спальник. Палёна развернулась в кресле и посмотрела восхищённо.

— Даже зеркало во всю стену! Ну, Репьёв! В этом вагончике они жили, когда Ланду привёз... Любит вспоминать.

Хотела ещё что-то добавить, однако увидев, что зеркало затуманилось и стало непроглядным, замолчала. Терехов уловил всплеск некоего мстительного, ревностного мотива и только сейчас подумал, что Жора прислал в помощницы свою бывшую любовницу. Пусть даже не любовницу, но у них были какие-то отношения, даже взаимные обязательства. Ещё заметил, как на зеркале вызрели мелкие капли, а затем обильно хлынули слёзы. И это всё как-то невзначай отрезвило, снизило градус ожидания близости.

Палёна ничего этого не заметила, сидела спиной.

— Вокруг безмолвие и каменная пустыня, — мечтательно, словно читая строчки стихов, заговорила она. — Уютный тёплый вагончик и почти незнакомый, но сильный мужчина. Брутальный, влекущий, загадочный, с каменными ягодицами. Это признак мужской силы, а впереди целая ночь... Наверное, то же самое предвкушала Ланда. Тысячи женщин хотели бы испытать эти чувства.

Он ничего не ответил, но её собственные слова добавили решительности. Не дожидаясь, когда согреется постель, Палёна посмотрелась в плачущее зеркало, но не узрела в этом никакого знака и, словно парашютистка в открытую самолётную дверь, раскинув руки, прыгнула всем телом на ложе.

Сделала она это так мягко, легко, будто потеряла земное притяжение — кровать даже не содрогнулась. И ничто не могло хоть как-то поколебать пространство кунга, однако в миг её приземления раздался сильный электрический треск, как при коротком замыкании проводки.

Зеркальное мутное полотно на стене сначала покрылось радиальными трещинами, словно от мощного тупого удара в середину, затем, по спирали, выстрелило сотнями кривых осколочных ножей, густо осыпая пространство вокруг.

Палёна запоздало и пронзительно завизжала, отпрянула к противоположной стене и затем вскочила. В один миг она словно сама разбилась, рассыпалась, превратившись из самоуверенной, искусно владеющей телом балерины в перепуганную насмерть, угловатую девочку-подростка.

Терехов запоздало сдёрнул её с кровати, не понимая, что происходит, а зеркало продолжало рассыпаться, теперь выстреливая мелкими сверкающими стрелами. Ему досталось несильно, всего несколько мелких царапин, да и то все на руках, но Палёна угодила в эпицентр этого взрыва и оказалась усыпанной осколками, особенно левый бок — от шеи до бедра. Несколько царапин были даже щеках, а один осколок попал чуть выше брови, чудом не угодив в глаз.

Некоторые крупные осколки отлетели, почти не причинив вреда, но иные, льдисто-тонкие, прорезали тонкую ткань трико и впились в кожу.

Пережив первый испуг, помощница однако же быстро пришла в себя и теперь испытывала страх от вида собственной крови, выступающей на местах порезов. Терехов

растряс аптечку, нашёл бинт, йод и стал выдёргивать видимые осколки, прижигая ранки прямо поверх трико. Тусклый свет не позволял увидеть все, тем паче самые мелкие прокололи ткань и находились где-то на теле.

— Погоди, включу электростанцию! — он бросился было к двери, но был остановлен вскриком.