Возможно, было бы легче, если бы мы отправились с этой идеей в студию, чтобы воплотить ее в жизнь. В задумках Пита всегда сокрыто зерно разума, и мы помогли бы до него докопаться. Мы бы все проработали. Но Пит просто не мог этого сделать и единолично взвалил на себя всю ответственность за наш следующий хит. Часы перетекали в месяцы. Мы провели несколько экспериментальных шоу перед студентами в театре «Янг-Вик». План Пита состоял в том, чтобы привлечь аудиторию к участию. Во главе Lifehouse будет опыт вовлечения. Четырехмерное шоу. Пит сказал, что видел концерты The Who, где вибрации были настолько чистыми, что ему показалось, будто мир остановился и мы все улетели в единую нирвану. Он хотел воссоздать это.

Я не знаю, возможно ли добиться этого без аудитории. Полагаю, в абсолютно пустой комнате будет сложнее. Во время концерта ты передаешь энергию, и если некому ее принять, то, вероятно, ничего не выйдет. Но для некоторых вещей вам не нужна аудитория. Пит раздражался, если с аудиторией, по его мнению, было что-то не так. Если в зале было много представителей записывающей компании, или на переднем ряду сидели те же самые люди, что и вчера, или что-нибудь еще. Меня же это не заботило. Мне было до лампочки. Я направляю голос в заднюю часть зала. Передо мной масса лиц, и все. Музыка увлекает меня куда-то, и мне становится все равно. Будешь беспокоиться о зрителях – тут же начнешь лажать. Я вижу это на примере футболистов: когда они начинают слишком стараться и играть на публику, то никогда не достигают цели. Но когда они расслабляются и плывут по течению, у них все в порядке. То же самое и на сцене.

Но дело в том, что это не какая-то осязаемая вещь, которую можно создать, взаимодействуя с аудиторией. Стоит разобраться в том, как это работает, и все встанет на свои места. В 1976 году, когда мы во второй раз выступали на футбольном стадионе «Чарльтон Атлетик», мы сделали все правильно. Предполагалось, что на концерт придет семьдесят тысяч человек, но число зрителей достигло ста двадцати тысяч и они просто снесли ворота. Весь день лил дождь, и к тому времени, как мы вышли на сцену, все еще моросило. Выбежав на сцену, я поскользнулся и проехался от края до края. «Добро пожаловать на шоу The Who на льду», – объявил я, снимая ботинки и носки. Ты очень быстро понимаешь, что единственный способ наладить контакт с промокшей до нитки публикой – это промокнуть самому. Гитаристу это сделать сложнее, но Пит справился. Ну а потом мы просто взялись за дело. От аудитории пошла ответная реакция, чувствовалось, что все шоу перешло на другой уровень. А потом на еще один уровень выше. И еще. И так без конца. Такие своеобразные симбиотические отношения между нами и толпой. Такое невозможно повторить специально, даже если очень сильно постараться.

Именно тогда мы впервые применили три больших аргоновых лазера. Здоровенные и очень мощные штуки. Единственным способом охладить их, чтобы они не взорвались, было подключить их к пожарному гидранту. Луч каждого лазера проходил через призму, которая образовывала над аудиторией обложку альбома Tommy из зеленого света. Затем свет медленно спускался на толпу, и зрители испытывали ощущение, словно их поднимали вверх сквозь светящуюся крышу. Все это сочеталось с музыкой и уносило за грань сознания. Публика чувствовала нашу энергию, а мы чувствовали ее. Поэтому не имеет значения, с какой аудиторией ты имеешь дело, – важно, что она есть и что мы вместе создаем энергию. Но Пита было не остановить. Он заставил нас всех приехать в «Янг-Вик», чтобы мы поработали с аудиторией. Мы лишь кивнули ему, сродни тому, как обычно от греха подальше соглашаются с сумасшедшим человеком, и отнеслись к этой затее как к открытой репетиции. Все это было весьма странно.

Пока мы ждали того момента, когда мысли Пита сформулируются, деформулируются и переформулируются во что-нибудь внятное, Track Records выпустили наш первый концертный альбом. Предполагалось, что Live at Leeds станет нашим эталонным выступлением. В «The New York Times» его назвали «бескомпромиссным хард-рок-холокостом». Я не разделял их восторгов. Мы записали шоу в университете Лидса в День святого Валентина 1970 года, и во время концерта я просто не мог себя слышать, что частенько случалось и до этого. Джон играл слишком громко, Мун вообще никогда не был тихоней, ну а Пит выкручивал ручку громкости, чтобы не отставать от остальных. В Лидсе они все были чересчур громкими. Я должен был подстраиваться под звук, отраженный от аудитории, и единственной возможностью услышать себя было перенапрячь голосовые связки. Я всегда контролировал применение этого приема, и тогда в Лидсе я им воспользовался. Досадно, что на протяжении последних сорока семи лет именно эта пластинка носит статус «эталонного альбома».

Следующее шоу получилось более эталонным. Мы выступили с этой же программой в Халле, и на сей раз звуковой баланс стал лучше. Я мог слышать себя. Пару лет назад этот концерт вышел на пластинке, и мне кажется, что он получился удачнее, чем Live at Leeds. Может быть, я просто слишком чувствителен. Уверен, с вами бы еще не такое случилось, если бы вам пришлось стоять перед усилителями Энтвисла в течение долгих лет. Джон был гениальным басистом, но он не мог контролировать свое эго и всегда переигрывал. Даже Пит, которого тоже не назовешь тихоней, когда дело доходило до громкости, нередко жаловался на Джона. Мы неоднократно проводили с ним серьезный разговор на эту тему. В 1990-х мы гастролировали с Quadrophenia, и в песне «5.15» я вставил соло, чтобы сместить центр внимания на Джона. Он очень редко оказывался в центре внимания, и это было чревато. На протяжении всего существования в группе остальные участники грелись в славе, пока он стоял на сцене, перебирая струны. Даже самого уравновешенного эго в мире надолго не хватило бы. Я прекрасно это понимал, поэтому вставил это соло и прочитал Джону нотацию, которую зачитывал ему уже сто раз.

– Должен сказать тебе, Джон, что вся соль в драме. Если ты будешь греметь на одной громкости от начала до конца, то ничего не изменится, когда ты дойдешь до своего соло. Аудитория лишь поймет, что кто-то из ответственных за освещение почему-то направил на тебя прожектор.

– Да, Роджер, – пробормотал он.

– Джон, тебе не нужно играть на той громкости, что исполняют соло, на протяжении всего проклятого шоу. Пока я пою, играй так, чтобы мне не приходилось тебя перекрикивать. Когда наступит момент твоего соло – флаг тебе в руки. Тебе предоставлено пространство для этого.

– Хорошо, Роджер.

– И, ради Христа, когда закончишь свое соло, не забудь обратно убавить звук.

Наступило время шоу, и чудесным образом Джон начал играть, если не тихо, то уж точно не оглушительно. Был слышен вокал, было слышно все. А потом мы добрались до «5.15» и большого соло на басу. Громкость взмыла вверх, а вместе с ней и наш Бык. Ничего себе! Вот это контраст! Просто загляденье! За исключением того, что остальную часть концерта он с кривой улыбкой на лице держал громкость почти на максимуме.

Просто для смеха (или в качестве мести за многие годы оглушительного звука) я заставил Джона играть с The Chieftains, самой тихой группой в мире, на вечеринке в честь своего пятидесятилетия в Карнеги-холле в феврале 1994 года. Мы исполняли «Behind Blue Eyes». Поищите эту запись в Интернете. Поверьте, стоит посмотреть, как Джон играет вместе с группой, которую можно заглушить, даже если просто слишком громко топнуть ногой. Прелестно. До сих пор улыбаюсь, вспоминая тот концерт.