годами лежат без движения. — Черные брови у агронома сходятся, глаза становятся злыми. — Сюда бы их на недельку.

— Кого их?

— Чинуш, которые наши заявки маринуют…

Бригадный поселок строится. Моряки в брезентовых штанах и тельняшках выкладывают из самана длинное помещение. Работают легко, слаженно. Напротив ряды полуразобранных тракторов. Ребята в черных комбинезонах старательно ремонтируют машины. Это выпускники Свердловской школы механизаторов.

Останавливаемся. Каждый занялся своими делами: агроном, познакомив нас с бригадиром, уходит к комбайнерам; Федорыч отправляется в гости к морякам; мы разговорились с трактористами — совсем еще молоденькими пареньками. Они будто слышали наш разговор с агрономом и продолжают его.

— Жить в совхозе пока трудно. Вот сейчас время за полдень, а еще чай не пили — воды нет. Цистернами разве навозишься, напасешься для шести бригад. Да и скучно живем — девушек нет, не с кем и потанцевать…

Бригадир приглашает нас к себе. Собираемся в крошечной комнатушке вокруг семейного стола. Радушная хозяйка — жена Павла Алексеевича — потчует нас разными кушаньями. Приготовлено все вкусно — соскучились в походе по домашней кухне. Толстые саманные стены не пропускают зноя. Хорошо, прохладно. Павел Алексеевич ветеран целины. Не так давно он принял эту бригаду от пропойцы. Все тот разбазарил, и люди у него разбежались.

— Трудно было, — вспоминает Павел Алексеевич, — думал-думал, где брать постоянных людей, пошел к Франку, взял отпуск и махнул на родину — в Воронежскую область. В первый целинный год много нас, воронежцев, потянулось сюда за Франком. И теперь собрал там пятнадцать охотников, вот приехали сюда. Сколотилась бригада, да не простая. Договорились: будем сообща навечно обживаться здесь. Мастерские оборудуем — зимой машины починим, не только свои, но и соседних бригад. Общими силами каждой семье поставим дом, плотину насыпем — пруд весной нальется, бахчи, огороды, сады рассадим, за саженцами съездим в питомник… Одним словом, своими руками жизнь поставим. Никому уезжать не захочется. Сами поедут к нам! Ведь каждая девушка мечтает о семье, да и хлопцы тянутся к этому. Загорятся, когда дело увидят. Вроде коммуны новоселов, что ли, получится. Бригадные дела сообща решать будем, и жизнь общую, помогая друг другу, строить.

Запал нам в душу разговор с бригадиром. Едем с агрономом дальше, раздумываем. Прав бригадир. Вот так, снизу, из народных глубин и выплывает новое. Строить нужно не только дома, но и коммунистические отношения, жить, работать сообща, не отгораживаясь друг от друга. Всем вместе, крепко, во весь размах.

Вдоль дороги стеной стоят подсолнухи в человеческий рост, стебли чуть не в руку толщиной, а ведь только еще набирают бутоны — поздно посеяли, рук не хватало для пропашных.

— Людей нам, людей постоянных нужно позарез, — говорит агроном. — Подсолнух на силос пустим, корма нам необходимы.

Присматриваемся к агроному. Хороший, энергичный человек, всю душу отдает работе, знает дело. Таким и должен быть главный агроном совхоза — «полевой директор». И все-таки плохо, что вопросы быта в мыслях и разговорах главного агронома где-то на втором плане. А это сейчас на целине — главное.

Подсолнухи окончились, пошла кукуруза. Тоже запоздали с посевом — початки только пробиваются. А выросла сочная, зеленая, с широким мощным листом. Евгений Кузьмич гладит, расправляет блестящие пружинистые листья.

— Ну, где вы такую красавицу видали? — Агроном рассказывает, что пшеничного зерна совхоз сдает ежегодно четыре с половиной миллиона пудов. Город с миллионным населением прокормить можем. Четыре миллиона рублей прибыли, в старых деньгах, ежегодно получали. А животноводство пока убыточно — только еще развиваемся. Нужны корма, корма и корма.

Вот и вводим в севооборот все больше и больше пропашных культур. В ближайшие годы вдесятеро увеличим их площади.

Среди пшеничного моря, на крошечном клочке уцелевшей пустоши, стоят самолеты. Около них суетятся люди — подтаскивают мешки, припудренные дустом. Останавливаемся под крылом. Евгений Кузьмич расстилает на капоте карту пшеничных клеток. Вокруг собрались летчики, в фуражках, сдвинутых набекрень, отмечают у себя в планшетах очаги заражения. Сейчас самолеты поднимутся в воздух, спикируют на поля, пораженные совкой…

Вот еще опасный враг целины! В пшеницу вмешался, теснит ее овсюг. Попадаются поля, где не разберешь, что растет — овсюг или пшеница. Это детская болезнь целины. Пришлось поднимать огромные площади девственной степи, обстраиваться, дороги прокладывать; обязательства по зяблевой вспашке не выполняли, поля, зараженные овсюгом, не успевали пропускать через пар. За пять лет овсюг быстро расплодился. Теперь наступило время дать генеральное сражение сорнякам, оценивать успех сельского хозяйства по уровню культуры земледелия.

А урожайность в совхозе колеблется. В сухие годы пять центнеров зерна с гектара собирают, в благоприятные — шестнадцать. Многое можно сделать на этих огромных полях с помощью хорошо продуманной системы агротехнических мер. А если еще сюда и воду дать — степные темно-каштановые почвы ответят невиданными урожаями. Влагозарядка таких полей принесла бы избавление от капризов погоды, дала бы высокую продуктивность.

На обратном пути спрашиваем агронома — чем вызвана статья, которую собираются обсуждать на общем собрании.

— Не знаю, — уклончиво отвечает он, — трудное время сейчас у Завелия Ароновича… Приходите, послушайте. Областная газета на него навалилась…

Возвращаемся к палатке. До собрания успеем съездить выкупаться на Тюнтюгур. Речка эта летом пересыхала, целинники запрудили ее земляной плотиной. Полые воды заполнили глубокое русло до краев, и около усадьбы совхоза образовался длинный извилистый пруд.

Остановились у самодельных мостков.

Выкупавшись, принимаемся усердно отмывать машину. Художник с алюминиевой канистрой поплыл на середину пруда, набрать воды почище и посвежее. Вот он нырнул и… пропал. Вдруг из-под воды появляется его голова с выпученными глазами. Он словно борется со спрутом — то появляется на поверхности, то скрывается под водой, ясно — кто-то тянет человека на дно.

Ринулись в воду, плывем к гибнущему человеку, а у него только рот открытый — появится и снова исчезает. Доплыть не успеваем. Пловец скрывается под водой, бурлят пузыри, булькают, расходятся круги. Ныряем, точно по команде, вглубь — никого нет, пропал человек! Вынырнули, и в тот же миг из-под воды пробкой вылетает художник. Теперь он легко держится на поверхности. Глаза встревоженные.

— Все… утонула… канистра! — и поднял над