Я вспомнила, как любовно была прорисована каждая деталь на полотнах с изображением дворца.

Он посмотрел на меня перламутровыми глазами.

– Ничего прекраснее я в жизни не видел. Я не хочу его забыть.

– Ты же каждый день на него смотришь, – рассмеялась я.

– Смотреть на ходу и разглядывать по-настоящему – это не одно и то же. Искусство помогает проникнуть в суть вещей.

Хотя прекрасное часто лишено глубокого смысла, я поняла, что он имеет в виду. Его работы и правда были не просто украшением. В каждую картину он привнес частичку себя. Мне захотелось вернуться и изучить их, чтобы лучше его понять.

– Но все это не имеет значения, – сказал он, и его красивое лицо помрачнело.

– Для тебя не имеет значения твой талант?

– В Эонии творчество не ценится. – Он уставился в пол. – Я до конца жизни буду всего лишь гонцом.

У меня не было слов. Вид у него был подавленный. И тут я вспомнила, как панель с картинами спряталась за шкаф. Неужели он стыдился собственных произведений? А может, боялся осуждения? В Эонии белых ворон не любили.

– А ты кем хотела стать? – спросил он, разглядывая свои ладони.

– Воровкой.

– Почему ты постоянно врешь? – вздохнул он.

– Я не вру. – И я действительно не врала. – Я пробовала и другие занятия, но из этого ничего не вышло. – Мягко говоря.

Родители никак не могли взять в толк, почему я терпеть не могу мореплавание. А я никак не могла взять в толк, что они в нем нашли. Конечно, семейное дело было дорого папе как память о его собственном отце, но оно приносило одни проблемы, а времени и денег на него уходило вагон. Впрочем, папу это не смущало: он вцепился в дедову лодку мертвой хваткой и готов был пойти с ней на дно. А когда я возвращалась с аукциона с набитыми карманами, по-прежнему отказывался принимать от меня деньги.

– А что, если попробовать снова? – спросил Варин, прерывая мои размышления.

– Нет. – Мне хотелось поскорее сменить тему. – Иногда неудачи постигают нас просто потому, что преуспеть нам не суждено.

– Иногда неудача – это первый шаг к успеху.

– Где ты этого набрался?

– Так сказала королева Кора в недавнем обращении к народу. Я смотрел трансляцию.

Против воли в памяти всплыло покрытое ожогами лицо, застывшее в немом вопле.

– Она была хорошей королевой, – сказала я.

Я не следила за тем, что творится во дворце, но, кажется, народ ее любил. Во всяком случае, никто против нее не восставал. А вот королева Маргарита, наоборот, завела в Тории много врагов, потому что вмешивалась в чужие дела и мечтала стереть «Сваи» вместе со всеми их обитателями с лица земли. Возможно, кто-то из местных и подстроил ее смерть?

– Поверить не могу, что королевы Коры не стало, – сказал Варин. – Что все королевы мертвы.

Похоже, отголоски воспоминаний преследовали и его. Когда они уже исчезнут?

Я потрясла головой. Мы оба не до конца осознали, что произошло. У меня даже не было времени задуматься, как смерть королев отразится на судьбе Квадары.

– Не волнуйся, – сказала я. – Мы не подкачаем. Мы узнаем, кто за этим стоит.

Поезд доставил нас на эонийскую платформу. В столь ранний час повсюду было тихо и пусто, только парочка охранников дежурила на выходе, чтобы проверять пропуска.

Скоро Дом Согласия заполнится людьми. Почувствуют ли они, что в королевстве все изменилось?

В тусклом утреннем свете дворцовый купол горел, как лампа под абажуром. Он всегда был пылающим сердцем Квадары. Если его потушить, все королевство погрузится во тьму.

– Опаздываем. – Варин многозначительно посмотрел на мои лудские туфельки, будто это они всему виной.

Я стащила их и поспешила за ним.

– Твой босс правда убьет тебя, если ты не доставишь заказ?

Варин не сбавлял шаг и смотрел прямо перед собой.

– Он не убьет меня, но наверняка уволит. А если я останусь без работы, мой день смерти перенесут на более ранний срок.

– День смерти? – В Аукционном Доме он уже что-то об этом говорил. – А что это такое?

– День смерти есть у каждого эонийца. Его рассчитывают при рождении.

– Сразу после рождения?

Он остановился, и я тоже затормозила.

– Главная проблема в Эонии – перенаселение. Ее решение важнее всего остального. Важнее победы над болезнями. Важнее прогресса.

– Но при чем тут смерть?

Он откинул со лба черные кудри.

– Когда ребенок рождается, ученые-генетики проводят различные тесты, чтобы определить, насколько он здоров и есть ли у него предрасположенность к каким-нибудь заболеваниям. Его показатели сравнивают с показателями детей из того же поколения, и на основании этого рассчитывается день смерти.

– Ясно, – сказала я, хотя до сих пор не поняла, какая связь между смертью и увольнением.

Разговаривая о смерти, он изменился в лице. Казалось даже, он что-то чувствует. Но не успела я приглядеться, как он двинулся дальше.

– Я вот чего не понимаю, – сказала я, едва поспевая за ним. – Как им удается определить, когда вы умрете и от чего?

На этот раз он остановился так неожиданно, что я чуть в него не врезалась. И полетела бы на пол, не подхвати он меня за локоть.

– Ученые не определяют, когда мы умрем, – сказал он, слегка скривив губы, – а решают. Это не прогноз, а приказ. С помощью теста они устанавливают, долго ли мы будем здоровы, и, исходя из этого, назначают нам срок годности.

– Вас убивают? – ахнула я.

Он кивнул – быстро и резко, – а потом зашагал прочь, словно мы и не разговаривали только что.

Поскальзываясь на полированном мраморном полу, я побежала за ним.

– Ваши власти решают, сколько вам жить? – У меня сбилось дыхание: не от спешки, а от потрясения. – Да как они могут? Как такое вообще можно решить?

– Я же сказал, так у нас контролируют численность населения. От этого зависит будущее нашего народа. Наше процветание.

Я фыркнула. Процветанием тут и не пахло. Да, эонийцы прекрасно владели собой. Да, у них почти не было изъянов. Но они всю жизнь сдерживали себя. Душили в себе чувства. Неудивительно, что Варину так нравилось смотреть чужие воспоминания и рисовать то, что он никогда не увидит.

За то короткое время, что я провела в Эонии, я не увидела там счастья. Конечно, квадрант у них просто заглядение, но они потеряли связь друг с другом и с окружающим миром и разучились жить полной жизнью.

В чем смысл такого существования? Где азарт, который пробуждался во мне каждый вечер с началом аукциона? Где неуемное желание узнать, как все устроено и чего стоит? «Сваи» – темное, грязное болото, с этим не поспоришь, но мы, его обитатели, хотя бы что-то чувствуем. Переживаем. Живем.