В последующие дни доктор выслушал множество чужих докладов и прочитал свой. По-английски он назывался «Preservation of pathology specimens by silicone plastination. An innovative adjunct to anatomopathology education»[63]. Это была часть докторской диссертации.

Его выступление приняли хорошо. В последний вечер, на банкете он познакомился с симпатичным тератологом — красавцем-венгром, который признался, что собирается воспользоваться приглашением госпожи Моул.

— Навещу вдову в ее приморском доме, — венгр подчеркнул слово «приморский». — Я решил объединить две поездки, это ведь, в сущности, довольно близко, — продолжал он. — Все наследие мужа теперь в ее руках. Мне бы в лабораторию попасть… Знаешь, у меня есть своя теория относительно химического состава его жидкостей. Кажется, вдова ведет переговоры с каким-то музеем в Штатах — рано или поздно она наверняка все отдаст вместе с бумагами. Добраться бы до них прямо сейчас… — размечтался венгр. — Диссертация, считай, готова, а то и профессура.

«Дурак», — подумал Блау. Он бы ни за что не признался венгру, что навестил госпожу Моул первым. Потом попытался на секунду увидеть венгра ее глазами. Темные, смазанные каким-то гелем волосы, пятна пота на синей ткани рубашки. Несмотря на наметившийся живот, все еще стройная фигура, узкие бедра, чистая светлая кожа с тенью густой щетины. Глаза уже слегка туманились от выпивки и сияли от приближения триумфа.

Красные лица северян, застигнутые солнцем врасплох. Поблекшие от соленой воды и многочасового лежания на пляже волосы. Сумки, набитые грязной потной одеждой. Ручная кладь — подарки, наспех купленные в аэропорту, бутылка из магазина «Duty free». Только мужчины: вот они с молчаливой фамильярностью усаживаются друг рядом с другом. Поудобнее устраиваются в креслах, пристегивают ремни — собираются спать. Отсыпаться. Кожа еще выделяет запах алкоголя — организм не успел переработать двухнедельную дозу, и спустя несколько часов полета это будет явственно ощущаться во всем салоне. Плюс запах пота и остатки сексуального возбуждения. Хороший криминолог обнаружил бы больше: длинный черный волос, зацепившийся за пуговицу рубашки, микроколичества органического вещества, принадлежащего человеку (ДНК чужая), под ногтями указательного и среднего пальцев, микроскопические чешуйки эпидермиса на хлопчатобумажных волокнах белья, микроколичества спермы в пупке.

Еще до взлета они обмениваются несколькими репликами с соседями справа и слева. Осторожно выражают удовлетворение — как-то неудобно вдаваться в подробности, в конце концов, все приезжали за одним и тем же. Лишь некоторые, наименее тактичные, расспрашивают о ценах и услугах, а затем — успокоенные — погружаются в дрему. Они не прогадали.

Один старый знакомый рассказал мне, что не любит путешествовать один. Когда он видит нечто необыкновенное, новое, красивое, ему так хочется с кем-нибудь поделиться, что, если никого не оказывается рядом, он чувствует себя несчастным.

Мне кажется, паломник из него не получится.

Не получив ответа на свое письмо, я позволила себе вновь обратиться к Вашему Величеству, на сей раз более смело, и да не будет это воспринято как излишняя фамильярность, — Брат мой! Ибо разве Бог, кем бы Он ни был, не создал нас братьями и сестрами? Разве не распределил справедливо между нами обязанности, дабы мы служили верой и правдой, ухаживая за Его созданиями? Он препоручил нашей опеке суши и моря, одним дал в руки ремесло, другим — власть. Одних одарил благородным происхождением, здоровьем и красотой, другие получили происхождение попроще и удачи поменьше. Своим ограниченным умом человек не в силах распознать, почему это так. Нам остается лишь уповать, что такова Его мудрость и все мы занимаем в воздвигнутом Им здании свое место, являясь элементами, предназначение которых кажется нам непостижимым, но без которых (в это следует верить) сей грандиозный мировой механизм не смог бы правильно функционировать.

Несколько недель назад у меня родился мальчик, которого мы с мужем нарекли Эдвардом. Однако бесконечную радость моего материнства омрачает тот факт, что дедушка моего сыночка до сих пор не упокоился достойно. Что его тело — так и не захороненное — выставлено Вашим Величеством на потребу любопытным взорам в княжеской вундеркамере.

Нам повезло родиться в век разума, в исключительную эпоху, которая четко сформулировала: именно человеческий разум является наиболее совершенным творением Бога и его мощь способна очистить мир от предрассудков и несправедливостей, сделав счастливым каждого его обитателя. Мой отец был предан этой идее душой и сердцем. Он был глубоко убежден, что человеческий разум есть величайшая сила из всех, какими наделен человек. Я, воспитанная его заботливой рукой, также верю в это: разуму — самое лучшее, чем мог одарить нас Господь.

В бумагах отца, которые я разбирала после его смерти, сохранилось письмо Его Величества императора Иосифа, предшественника и дяди Вашего Величества, начертанное его собственной рукой. В нем я прочитала бесценные слова, которые позволю себе привести здесь: «Все люди равны от рождения. От родителей мы наследуем только жизнь животную, а она — как нам известно — не знает различий между королем, князем, мещанином или крестьянином. Нет такого закона — божественного или природного — который мог бы оспорить это равенство».

Как же мне верить в эти слова?

Я уже не прошу, но умоляю Ваше Величество отдать семье тело отца, которое — оскверненное, препарированное и обращенное в чучело — выставлено на потребу людского любопытства рядом с дикими зверями. Я обращаюсь к Вам также от имени других человеческих чучел, помещенных в Камеру чудес природы Его Императорского Величества (насколько мне известно, не имея ни близких, ни родственников, они еще более беззащитны), а именно от имени маленькой безымянной девочки и неких Йозефа Гаммера и Пьетро Микеле Анджело. Я даже не знаю, кто эти люди, и не могу хотя бы вкратце поведать историю их несчастной жизни, однако мне кажется, что я, дочь Анджело Солимана, а с недавних пор и мать человека, обязана выполнить по отношению к ним свой христианский долг.

Йозефина фон Фейхтерслебен.

Красивая лысая монахиня в одеянии цвета слоновой кости склоняется над маленькой ракой, в которой на атласной подушке лежит то, что остается от сожженного тела просвещенного существа. Я останавливаюсь рядом, и мы вместе смотрим на эту малость. Нам помогает прикрепленная к раке лупа. Человеческая сущность заключена в маленьком кристалле, камешке, крупной песчинке. Вероятно, спустя многие годы тело этой монахини также превратится в песчинку, а мое — нет, мое сгинет, ведь я не хожу в церковь.