В быстро сгущавшихся сумерках они внезапно встретили человека. Он стоял на одной ноге в пруду. Груда камней скрывала его из вида. Вода доходила ему до голени. Рядом с ним был воткнут в грязь трезубец, похожий на тот, что Маскалл видел на Дисскаурне, только меньше.

Путники остановились на берегу и стали ждать. Человек сразу почувствовал их присутствие, опустил вторую ногу и вышел к ним из воды, по дороге захватив трезубец.

– Это не Маулгер, а Кэтис, – сообщил Спейдвил.

– Маулгер мертв, – сказал Кэтис. Он говорил на том же языке, что и Спейдвил, но с еще более грубым акцентом, от которого у Маскалла заболели барабанные перепонки.

Кэтис был сутулым могучим человеком преклонных лет, одетым лишь в куцую набедренную повязку. Его туловище было длинным и массивным, а ноги – короткими. Встревоженное безбородое лицо цвета лимона пересекали продольные вмятины глубиной четверть дюйма, словно забитые древней грязью. Голову покрывали редкие черные волосы. Вместо двух мембранных органов, как у Спейдвила, у него был только один, в середине лба.

Темный, плотный силуэт Спейдвила выделялся на фоне всего остального, будто реальность среди снов.

– Трезубец перешел к тебе? – спросил он.

– Да. Зачем ты привел эту женщину в Сэнт?

– Я привел в Сэнт не только ее. Я привел новую веру.

Кэтис замер с озабоченным видом.

– Опиши ее.

– Многословно или кратко?

– Если ты собираешься говорить о том, чего нет, многословия будет недостаточно. Если же о том, что есть, хватит и нескольких слов.

Спейдвил нахмурился.

– Ненависть к удовольствию влечет за собой гордость. Гордость есть удовольствие. Чтобы покончить с удовольствием, мы должны посвятить себя долгу. Когда разум планирует правильный поступок, у него нет времени думать об удовольствии.

– Это все? – спросил Кэтис.

– Истина проста даже для простейшего из людей.

– Ты уничтожаешь Хатора и всех его последователей одним словом?

– Я уничтожаю природу и устанавливаю закон.

Последовало долгое молчание.

– У меня двойной проб, – сказал Спейдвил. – Позволь мне удвоить твой – и увидишь то же, что вижу я.

– Подойди сюда, здоровяк! – велел Кэтис Маскаллу. Тот приблизился на шаг. – Ты следуешь за Спейдвилом в его новой вере?

– До последнего вздоха! – воскликнул Маскалл.

Кэтис поднял кремень.

– Этим камнем я выбью один из твоих пробов. Оставшимся ты будешь видеть, как вижу я, и будешь помнить, как видит Спейдвил. Тогда ты выберешь лучшую веру, и я приму твой выбор.

– Вынеси эту слабую боль, Маскалл, ради будущих поколений, – сказал Спейдвил.

– Боль ничего не значит, – ответил Маскалл. – Но я опасаюсь результата.

– Позволь мне, хоть я всего лишь женщина, занять его место, Кэтис, – произнесла Тайдомин, протягивая руку.

Он яростно ударил по ней кремнем и рассек от запястья до большого пальца; потекла бледно-карминная кровь.

– Что привело эту целовальщицу в Сэнт? – спросил он. – Как смеет она создавать законы, по которым будут жить сыновья Хатора?

Тайдомин прикусила губу и отступила.

– Что ж, Маскалл, соглашайся! Я бы точно не предала Спейдвила, но и ты вряд ли на это способен.

– Если он просит, я должен подчиниться, – сказал Маскалл. – Но кто знает, что из этого выйдет?

– Из всех последователей Хатора Кэтис – самый искренний и преданный, – произнес Спейдвил. – Он растопчет мою истину, считая меня демоном, которого послал Формирующий, чтобы уничтожить труды этой земли. Но семя спасется, и наша с тобой кровь, Тайдомин, омоет его. Тогда люди узнают, что мое разрушительное зло есть их величайшее благо. Но никто из нас до этого не доживет.

Маскалл подошел к Кэтису и подставил голову. Кэтис поднял руку, на мгновение замер с воздетым кремнем и с проворством и силой опустил его на левый проб Маскалла. Тот вскрикнул от боли. Хлынула кровь, и орган отключился.

Все молчали, пока Маскалл расхаживал взад-вперед, пытаясь остановить кровотечение.

– Что ты чувствуешь теперь, Маскалл? Что ты видишь? – встревоженно спросила Тайдомин.

Остановившись, он пристально посмотрел на нее и медленно ответил:

– Теперь я вижу правильно.

– Что это значит?

Маскалл продолжал вытирать кровь со лба. Он выглядел встревоженным.

– С этого момента и до конца жизни я буду сражаться со своей природой и отказываться испытывать удовольствие. И советую тебе поступить так же.

Спейдвил сурово посмотрел на него.

– Ты отвергаешь мое учение?

Однако Маскалл спокойно встретил его взгляд. Прежняя картинная четкость формы покинула Спейдвила; Маскалл осознавал, что это хмурое лицо есть не что иное, как фальшивый портик, за которым скрывается слабый, запутавшийся разум.

– Оно лживо.

– Значит, пожертвовать собой ради другого – лживый поступок? – спросила Тайдомин.

– Я пока не могу спорить, – ответил Маскалл. – Сейчас мир с его сладостью кажется мне склепом. Все в нем, включая меня самого, вызывает отвращение. Я больше ничего не знаю.

– Значит, долга не существует? – жестко спросил Спейдвил.

– Он кажется мне плащом, под которым мы разделяем удовольствие других людей.

Тайдомин потянула Спейдвила за руку.

– Маскалл предал тебя, как и многих других. Пойдем.

Спейдвил не шелохнулся.

– Ты быстро изменился, Маскалл.

Не ответив ему, Маскалл повернулся к Кэтису:

– Почему люди продолжают жить в этом мягком, постыдном мире, когда могут убить себя?

– Дети Суртура дышат болью. Чем еще ты хотел бы дышать?

– Дети Суртура? Разве Суртур не есть Формирующий?

– Это величайшая ложь, шедевр Формирующего.

– Отвечай, Маскалл! – потребовал Спейдвил. – Ты отрекаешься от праведного поступка?

– Оставь меня в покое. Уходи! Я не думаю о тебе и твоих идеях. Я не желаю тебе зла.

Быстро стемнело. Вновь воцарилось долгое молчание.

Кэтис отшвырнул кремень и подобрал свой посох.

– Женщина должна вернуться домой, – сказал он.

– Ее заманили сюда, и она пришла не по доброй воле. Ты вероотступник, Спейдвил, и должен умереть!

– Это не в его власти, – тихо произнесла Тайдомин. – Ты позволишь истине быть втоптанной в грязь, Спейдвил?

– К ее гибели приведет не моя смерть, а мои попытки избежать смерти. Кэтис, я принимаю твой приговор.