Собственно, философия русской истории в антропологическом разрезе, начиная с доисторических времен, как бы дана в общих чертах в ряде его произведений как художественной, так публицистической и научно-популярной направленности. Обнаруживаются и ее точки сопряжения или, если угодно, сборки. Это, разумеется, археология Русского Севера, раскопки человека Фатьяновской культуры и историография тайных обществ в Советской России в 20-е – начале 30-х гг. минувшего столетия, в том числе Ордена российских тамплиеров Аполлона Карелина. Согласитесь, охват по времени весьма внушительный. Но к нам на помощь приходит фантазийный жанр, благодаря которому у нас есть возможность реконструировать основные вехи и мотивы ненаписанной книги, отражающей глубинное историческое мировоззрение Андрея Никитина. В этом смысле значение ненаписанной книги трудно переоценить: она как бы зависла между явью и навью, ее нет, и она есть, «…являясь неосязаемым продолжением всего написанного автором – несуществующим на земле, но сущим на уровне ноосферы».

Всякий раз отправляясь в свое научное странствие, он приходил сюда, где на Измайловском острове некогда красовался храм Иоасафа Царевича Индийского сорокаметровой высоты, разрушенный большевиками в 1937 году. Он полагал, что именно здесь кроется разгадка его многолетних поисков следов на севере и юге России древней цивилизации, преемником которой по духу и крови стала впоследствии наша страна. Вот и теперь в погожий день конца апреля 1969 года, накануне отъезда в археологическую экспедицию на Терский берег Белого моря, в своих мыслях он пытался связать полученные ранее сведения, но что-то не задавалось. «Жаль, что не удалось получить лингвистическое образование, и как сейчас пригодилась бы индология; уже возраст Христов, а еще ничего не сделано», – с самоиронией посетовал Андрей Никитин в уме, взглянув в сторону алтаря разрушенной церкви и представив себя в ней присутствующим на литургии. Оцепенение продлилось не больше мгновения. Вдохнув глубоко несколько раз, как бы на прощание, воздуха царской усадьбы, он бодро перешел литой мост напротив Покровского собора с пристроенным к нему корпусом инвалидов, и свернув влево, поспешил к станции метро «Измайловская». Жизнь распахнула перед ним свои не всегда ласковые объятья, которые, как ему казалось, заключают в себе невиданные приключения во имя науки и, разумеется, открытия, возможно, достойные как почести, так и осмеяния. Промежуточного состояния его пытливый исследовательский рассудок пока не воображал, хотя оно чаще всего случается с учеными в реальности.

На следующее утро он, проснувшись, почувствовал себя несколько утомленным, но, покорно повинуясь призванию, обреченно побрел в Ленинскую библиотеку, где провел весь день, делая выписки из археологической литературы, посвященной Кольскому полуострову и беломорскому побережью, а вечером встретился со своими приятелями и коллегами по экспедициям Феликсом Рожнецким и Виталием Кармазиным в пивном баре «Жигули» на Арбате. Все бы ничего, но три литра одноименного пива (другое сильно било по карману) друзья отполировали настойкой черной полыни с мятой, которую лихо производил на своей квартире Рожнецкий, самый старший из них, используя медицинский спирт с водой, водившийся дома благодаря его матери, заслуженному провизору одной из центральных аптек. А тут еще сон. Он ленно потянулся на скрипучем старорежимном диване и стал вспоминать его подробности. Как наяву, он видел двух стройных дам, одетых одна в белое, а другая в черное. Он чувствовал, как дама в черном его схватила за локоть сильной и холодной как сталь кинжала ладонью, тогда как дама в белом поманила его жестом своей благородной руки с точеными перстами, и ладонь чернавки стала ослабевать, затем выпустив его локоть: «Не переживай, мой рыцарь, я буду бороться за тебя, но и ты содействуй мне». «Это мы еще посмотрим, – гневно, но сдерживаясь, отвечала дама в черном, добавив уже тише. – Посмотрим…». В это мгновение его накрыла слепяще белым плащом с лазоревой богородичной звездой ее соперница – и он потрясенный увиденным проснулся в холодном поту. Мерно тикающие настенные часы показывали 9.11, а на левом локте у себя с внешнего бока молодой археолог обнаружил небольшой слегка ноющий синяк: «Как-то странно, – подумал он, – накануне ничего не произошло, хоть вечер и не был томным. Откуда это? Возможно, зацепил за дверной косяк как-то незаметно и в подпитии». Он встал, взяв со стула свои черные штаны классического покроя, из правого кармана которых сразу вывалилась на стул записка, тут же им прочтенная: «Зайди ко мне завтра в 16.00. Нужная тебе книга находится у меня. Твой Ф. Ф. Р.». «Вот уж действительно дивно, – пришла мысль к Андрею Никитину, – истинно русский человек Феликс Фаддеевич Рожнецкий, наполовину поляк, на четверть немец и на четверть финн, хотя для его мамы-провизорши подходила бы больше, наверное, еврейская национальность. Влюбленный в дореформенное православие. Сын чекиста, крестившийся тайно, и мой друг, а я – сын репрессированных родителей. Каких только парадоксов нет в этой жизни».

Уже в квартире дореволюционного дома в Старосадском переулке, где обосновалась семья Рожнецких в середине 50-х, вдоволь помыкавшись сначала по офицерским коммуналкам, Феликс передал другу вышеупомянутую книгу. Отец Феликса полковник КГБ в отставке Фаддей Филиппович Рожнецкий, фронтовик и кавалер Ордена Красного Знамени, был командиром-пограничником еще призыва Вячеслава Менжинского, ему недавно исполнилось шестьдесят три года. Благодаря связям отца в конторе Феликс пользовался межбиблиотечным абонементом, что ему позволяло выписывать книги из спецхрана Ленинской библиотеки. Так Феликс, названный в честь железного карателя большевистской революции, подсадил на чтение запрещенных или не рекомендуемых книг и своих родителей, и узкий круг своих университетских товарищей и коллег. Но если последние читали в основном недоступные советским ученым книги по истории и археологии, то его мама искусный провизор Эмма Петровна перечитала всю русскую литературу Серебряного века и Белого зарубежья: особенно ей нравились два Георгия: Иванов и Адамович. «Стало быть, Андрей, – подытожил Феликс, сидя непринужденно за столом на кухне напротив друга и жадно глотая горячий кофе, – вернешь мне эту книгу послезавтра вечером накануне нашего отъезда в экспедицию. Я даже заеду к тебе за ней, а то сроки поджимают, да и маман торопит – просит выписать отца новую партию ее любимых символистов». «Не стоит беспокоиться, старина, – ответил Андрей Никитин, – дальше меня она никуда не уйдет. Жду тебя, как и договорились». К слову, младшая сестра Феликса Светлана в университетские годы обоих друзей не отказывалась от ухаживаний Андрея Никитина, но после первой встречи дальше не нашла взаимности с его стороны. Затем она вышла замуж за новоиспеченного лейтенанта, ленинградца, выпускника Голицынского высшего пограничного военно-политического училища и уехала с ним в Бахарденский пограничный отряд в Туркменистан, с тех пор в Москве бывая