взялась за преодоление черной финансовой полосы и фактически кормила семью. За дело она взялась с соседкой Мартой Смеховой, муж которой Марк, фронтовик, – дальний родственник Вениамина Смехова. От Марка, работавшего на радио в детской редакции, Вениамин и узнал о театральном художнике Давиде Боровском.

Давид с Мариной и Марк с Мартой, окончившие актерские курсы в Киеве, жили на одной лестничной площадке в доме на улице Победы. Квартиры – напротив. Двери всегда были приоткрыты. В любой момент могли заходить друг к другу. И – заходили. Саша дружил с сыновьями Марты и Марка – ровесником, пятилетним Костей, и девятилетним Лешей. Давид уговаривал Марка написать фронтовую повесть. Так на стадии уговоров все и осталось. О войне Марк, один из самых молодых, наверное, майоров разведки – ему не было тогда, на фронте, и двацати лет, если и рассказывал, то, как вспоминает Саша, «с упоением, глаза горели, говорил, что это – самое лучшее время: все предельно разделено и ты четко знаешь, где враг». Саша запомнил раны Марка Смехова: дыры в икре и зоне «пятой точки» и рытвина от плеча до плеча – явно очередь, либо автоматная, либо пулеметная.

У Марины и Марты были советские вязальные машины. Настоящие станки. С нормальным, терпимым звуком. С кареткой, которую надо было постоянно, прилагая заметные усилия, двигать. «Видишь, – говорила Марина Саше, показывая мощный бицепс на правой руке, – каков результат “тренировок”». За неделю, за пять рабочих дней, Марина и Марта вязали по семь – десять платьев и везли на рынки – барахолки, функционировавшие в Киеве по субботам и воскресеньям.

«Помню, – рассказывает Александр Боровский, – эти страшные платья. Шерстяные нитки у них были черные, а синтетические – фосфоресцирующие: зеленые, синие… Страшные. Делали такие полоски: желтая, потом – черная, красная, зеленая, синяя, фиолетовая… Но платья пользовались огромным успехом. Мама и Марта быстро поняли, что любит потребитель. Мама уезжала с “выработкой” в субботу и воскресенье, а назад привозила максимум одно платье. Улетало все.

Бобины с нитками, которыми были заставлены все антресоли, кто-то воровал с фабрик. Продавал. То есть это был нормальный “шахер-махер”. Цеховики… Моли не было – за скоростью вязальщиц она не поспевала.

А еще они шили, как сейчас помню, косметички женские. Это вообще было потрясающе. Они брали кусочек ситца прямоугольный. На него накладывали целлофан. Прозрачный. И прострачивали квадратиками. Получалась сумочка непромокаемая. Потом складывали и молнию вставляли. Все. И тоже хорошо шло…»

Давид понимал, кто кормит семью (все хозяйство домашнее держалось на хрупких плечах Марины), и из первой же поездки за границу привез приобретенную на полученный за постановку гонорар японскую вязальную машину. Это было, если сравнивать с громоздким «тренажером», на котором работала Марина, – нечто! Красивая, светлая… Тоже механическая, но каретка ходила легко, ряды не надо было высчитывать, они программировались.

Красоту Марины Давид воспевал в рисунках, он часто ее рисовал. Уже после смерти обоих в музее «Творческая мастерская театрального художника Д. Л. Боровского» состоялась выставка рисунков Давида, на которых – только Марина. Рисунков теплых, трогательных до слез. Некоторые работы напечатаны в потрясающем альбоме Давида Боровского «Рисунки», составленном Александром Боровским.

У мамы Марины Любови Моисеевны и ее мужа, Марининого отчима, была дача на Вигуровщине. Дача – одно только слово. Совершенно дикое место. И история с появлением там дач – совершенно дикарская. Люди захватили песочные пляжи на левом берегу Днепра в черте Киева и построили там домики. На сваях, потому что осенью все затапливало, а все, что внизу оставалось, – уплывало. Света там не было. Пользовались свечами. За водой ходили к колонке – одной на всех. Иногда воду привозили.

Боровские садились возле дома на бульваре Шевченко, где тогда жили, на 74-й автобус, и он довозил их до речного вокзала на Подоле, там ходили речные трамвайчики. Пятнадцать минут на трамвайчике, перевозившем на ту сторону Днепра, и – дача. Маленький Саша проводил там по три-четыре месяца – конец весны и лето. Давид на дачу приезжал редко.

В какой-то момент городские власти решили, что на этом месте должен быть парк. Домики и сопутствующие постройки сожгли, но до парка руки так и не дошли…

История с появлением Давида Боровского в Москве – в Театре на Таганке – не обошлась без сопроводивших ее несуразных публикаций на эту тему. Одна из них, самая, пожалуй, «яркая», принадлежит многолетнему директору этого театра Николаю Лукьяновичу Дупаку.

«Честно скажу, – рассказывал Дупак, – для театра я порой делал вещи просто немыслимые. Помню, в Киеве, в Театре русской драмы имени Леси Украинки, смотрел спектакль “Дни Турбиных”. Мне очень понравилось оформление спектакля.

Спрашиваю, кто художник. А мне в ответ:

– Да есть у нас маляр Дава Боровский.

– А можно с ним познакомиться?

Директор позвонил при мне:

– Позовите Боровского ко мне в кабинет.

Приходит такой невысокого роста мужичок.

Я говорю:

– Мне очень понравилось ваше оформление, я директор Театра на Таганке. У вас есть желание переехать в Москву и стать главным художником театра?

– Да нет, у меня мама, у меня сын, у меня жена, у нас квартира здесь… – лениво отвечает художник.

Я его упрашиваю, мол, вы все-таки приезжайте, вот сейчас мы готовим спектакль “Деревянные кони”, автор – блистательный писатель Федор Абрамов, я хочу, чтобы вы сделали декорации. Он согласился на разовую постановку.

Приезжает, я устраиваю его в гостиницу. И прошу все-таки подумать о переезде в Москву. На следующий день он приходит, говорит:

– Я посоветовался с семьей, они согласились при одном условии: квартира будет от театра не дальше тысячи метров, никаких трамваев и метро.

Можно было сказать: “Слушай, мальчик, иди гуляй по Киеву!” Но я ответил, что постараюсь, предложил договор заключить. Он талантливый был. Реально талантливый! А я всех талантливых любыми путями у себя собирал.

Хотя с талантами и мороки много, но они того стоят. И что вы думаете, я выхлопотал для Боровского квартиру в новом доме Министерства финансов РСФСР! И он переехал. Тысяча метров от театра. Окна на набережную Москвы-реки!»

Запамятовав, по всей вероятности, об этом варианте «приглашения» Боровского на «Таганку», Николай Лукьянович уверенно переходил ко второму.

«Для работы над спектаклем, – рассказывал он в интервью «Российской газете» 31 мая 2016 года, – я привлек молодого художника Давида Боровского из Киева. На киностудии, которая уже носила имя Александра Довженко, я снимался в фильме “Правда” и в свободный вечер пошел в Театр Леси Украинки на “Дни Турбиных” в постановке ученика Мейерхольда Леонида Варпаховского. Спектакль был хорош, но особое впечатление на меня произвели декорации. Я спросил, кто их делал. Да вот, говорят, есть у нас маляр Дава Боровский. Мы познакомились, я предложил ему должность главного художника нашего