Часовые на вышках даже представить себе не могли, что вышел он самовольно! Раз человек идет, значит, имеет право. И его даже не окликнули. Он прошел четыре километра и таким же точно образом вошел в соседний лагерь. Разыскал нужный барак, открыл дверь и остолбенел. По стенкам нары, а центр свободный (обычно нары устраивали так, что только узкие проходы оставались). А тут был еще и стол, на котором лежали пайки хлеба. В центре стояла железная печурка. На нарах в белье «первого срока» сидели блатные и играли в карты, курили. Висели коврики с лебедями. В культбригады 58-я допускалась только в виде исключения.

Когда Варпаховский сказал, что он артист, раздался дружный хохот – в таком он был страшном виде. К нему подошел человек, по виду вроде не блатной, и спросил:

– Ну и кто же вы – Моцарт или Гамлет?

(Те, кто причастен к музыке, были Моцарты, а те, кто к драме, – Гамлеты.)

Варпаховский подумал и сказал:

– Скорее Гамлет.

– Ну, подождите, с вами сейчас поговорят.

Подошел человек очень болезненного вида с отекшим желтым лицом. Сели, стали разговаривать, человек задавал каверзные вопросы. Например: «Вам понравилась актриса Гельцер из Малого театра?» Варпаховский отвечал: «Гельцер – балерина» – «Где находится Большой театр, а где Малый?» – ловил «проверяющий».

Наконец спросил:

– Кем же и где вы работали?

– Я работал у Мейерхольда.

– А чем вы у него занимались?

– Я был его ученым секретарем.

«Экзаменатор» огорчился:

– До сих пор вы говорили мне правду, а сейчас обманули. Ученым секретарем у Мейерхольда был мой друг, Леня Варпаховский.

– Так я же и есть Леня Варпаховский! А вы кто?

– А я – Юра Кольцов!

Мхатовский Кольцов! Они не узнали друг друга!

Кольцов принес буханку хлеба. Леонид Викторович, как ни старался, сдержаться не смог: съел ее целиком. Ему сделалось худо. Его отходили в санчасти, а потом оставили при бригаде.

Варпаховского назначили художественным руководителем Магаданской городской культбригады. Леонид Викторович начал с того, что поставил там «Мнимого больного» Мольера. Он говорил Иде, что это был самый веселый спектакль в его жизни… Поставил оперу «Травиата». В Усть-Омчуге – пьесу Дыховичного и Слободского «Человек с того света», что было отмечено первым местом на Всеоколымском смотре художественной самодеятельности (как же жутко это звучит – «Всеколымский смотр…»!), но Леонида Викторовича неожиданно арестовали еще раз.

На него донес артист культбригады.

«Артист этот, – рассказывал Федор Варпаховский, – имел заслуженно громкое имя и до своего ареста, и на Колыме, но был болезненно-извращенным и нравственно разложившимся человеком». Этот артист – звезда советской эстрады, популярный исполнитель романсов Вадим Козин. В доносе он и некий «парторг Магаданского дома культуры» сообщали, что в постановке Варпаховского чтец исполняет рассказ писателя Бориса Горбатова (там сцена казни партизана) под «церковно-фашистскую музыку» – «Реквием» Моцарта.

Варпаховскому – удивительный для тех времен случай! – удалось доказать свою невиновность. За него сыграл тот факт, что «Реквием» Моцарта, оказывается, исполняли на похоронах Кирова: Ида где-то раздобыла старую газету, в которой об этом было написано.

На Колыме не существовало системы приемок театральных работ и, следовательно, запретов. За колымский период Леонид Викторович поставил 23 спектакля (всего в своей жизни – 65, еще 8 оказались – по различным причинам – незавершенными).

Театральную жизнь на гулаговских территориях Давид Боровский назвал «Эпохой Барако».

И всегда Давид вспоминал, что именно Леонид Викторович Варпаховский был первым, кто деликатно, не настаивая разумеется, советовал ему перебираться в Москву, а в Москве «за руку» привел Боровского к Юрию Петровичу Любимову в Театр на Таганке и попросил (и тоже, как всегда, деликатно) «приглядеться» к молодому художнику, который может ему пригодиться… Все уже к тому времени видели выставлявшийся на выставке в Манеже макет спектакля «На дне», ошеломивший театральный мир страны.

Глава шестая

Неизбежность перемен

С красавицей Мариной Писной Давид познакомился в конце 1950-х годов. Поклонников у Марины хватало. Было из кого выбирать обаятельной, острой на язык, хозяйственной девушке. Давид стал не «одним из» претендентов, а – первым. Ухаживал, рассказывала Марина, «странно: больше молчал, чем говорил». Молчанием, свидетельством серьезности, видимо, и взял. С поклонниками-«конкурентами» поступал просто. Дрался, как, к примеру, однажды, когда они с Мариной возвращались из кинотеатра, и – побеждал соперников, больше на горизонте не возникавших.

Марина (в шутку, конечно) говорила, рассказывая о периоде ухажерства: «И почему я этого шлимазла[4] выбрала?..»

Спустя годы она сказала: «Выходила замуж за нищего, а оказался принц». Марина, та еще, стоит заметить, «богатая невеста» (из эвакуации из Ташкента ее мама привезла с собой мешок с урюком в надежде хоть что-то выручить на первых голодных киевских порах, но урюком этим пришлось питаться), стала для Давида другом, помощником, союзником. И – «стеной»: оберегала его, готова была глаза выцарапать обидчикам мужа (а потом и обидчикам сына Саши). Она фактически полностью высвободила Давида для погружения в творчество, в театр, в занятия возникавшими замыслами и идеями и освободила его от поисков заработка с помощью поденщины. Дом Боровских целиком и полностью лежал на плечах Марины, и Давид за этими плечами был как за каменной стеной.

Брак Боровские зарегистрировали в киевском городском загсе 24 января 1959 года. На свадьбе – в общественной столовой – гулял весь театр. Танцевали, пели. Лихо отплясывал фрейлехс Олег Борисов, друживший с Давидом всю жизнь. Боровский – автор памятника на могиле Олега Ивановича на Новодевичьем кладбище – своего рода реплики к надгробию Антона Павловича Чехова. Так хотел сын Олега Ивановича Юра, который после смерти присоединился к отцу.…

Саша Боровский родился 10 августа 1960 года – через шесть лет после рождения сына Молостовой и Каменьковича Жени и через четыре после появления на свет сына Борисовых Юры. Мальчишки с детских лет дружили. Молостова призывала не останавливаться: «Чтобы у всех не по одному, а по дюжине детишек!» У всех так и осталось – по одному. «Зато, – говорил Олег Борисов, – любимых».

И – талантливых. Судьба свела их в Москве. Евгений Каменькович возглавил театр «Мастерская Петра Фоменко». Юрий Борисов ставил спектакли в Камерном музыкальном театре имени Б. А. Покровского и не только в нем, снимал фильмы. Александр Боровский стал выдающимся театральным художником.

Когда Марина и Давид только поженились, денег не было совсем. Не было и кастрюли. Давид сделал работу на стороне – оформил книгу – и принес вечером домой большую кастрюлю. Марина поинтересовалась: «Где взял?» – «Купил. И суп сварил». Давид поднял крышку и начал высыпать из кастрюли деньги…

А вообще-то во времена дикого безденежья (заработки у театрального художника той поры – кот наплакал, Боровские жили трудно) хрупкая красавица Марина всерьез