– Значит, ты сбежала… – задумчиво сказала бабушка. – Дай мне коробку с лекарствами, Таня переживает, что я ничего не пью. Завтра с утра будешь мне капельницу ставить. Справишься? А то Таня прислала медсестру, а та так ткнула мне в вену… И еще деньги ей платить…

– Справлюсь… – неуверенно сказала я. – Мама же меня учила…

– Так значит, сбежала, – повторила бабушка. – Струсила.

– Нет. – Я внимательно взглянула на бабушку. Она на самом деле так думает?

– А что ж ты не стала бороться за свое счастье? Почему уступила сразу этой… Ульяне? Как коротко, кстати? Уля?

– Никто ее коротко не зовет, ба. К ней на кривой козе не подступишься.

– Гордячка?

Я пожала плечами.

– Совершенно закрытый и непонятный для меня человек.

– А говоришь – подруга…

– Закрытая и непонятная подруга, – хмыкнула я. – А насчет того, чтобы бороться… Нет, я за него бороться, как ты выражаешься, не буду. Не для меня это.

Бабушка прищурилась.

– То есть ты не из-за меня приехала?

Я встала к раковине мыть посуду, чтобы бабушка не видела моего лица.

– Нет, конечно. Просто… решила дома побыть несколько дней. И заодно видеоработу сделать о родном городе, нам задали. Все рванулись снимать Москву, она всем нашим вдруг стала родная. А мне – нет. Вот завтра пойду поснимаю Дворцовую площадь.

– А тема какая – поточнее? – быстро спросила бабушка.

А тему я не успела придумать.

– Тема… архитектура… и… современность.

– Не умеешь врать, – констатировала бабушка. – Ладно, я все поняла.

Она поднялась, опираясь на стол. Я понадеялась, что только из осторожности, чтобы опять не упасть. Мне не хотелось думать, что у бабушки нет сил подняться.

Утром меня рано разбудила мама, проинструктировала, что и как делать, какие таблетки заставлять бабушку пить до еды, какие – после. Насчет капельницы мама слегка удивилась, но разрешила, поскольку я летом на даче помогала ставить капельницы с глюкозой ей самой, когда мама в отпуске заболела и ничего не могла долго есть. Я тогда и научилась.

– Надюша, хотя бы эту неделю побудь дома, хорошо? И, пожалуйста, постарайся никаких острых тем с бабушкой не поднимать – насчет политики, царей, революций – хорошо? Не спорь, пожалуйста. Вы же с ней по разные стороны, начнете еще диспуты, а ей не нужно. Музыку ей включай – Листа, Брамса, пусть побольше лежит.

– Но ей же можно двигаться, вставать?

– Можно, чтобы до ванной комнаты дойти и обратно. Высиживать на кухне, как вы вчера сидели ночью, не нужно. По квартире пройдется, чаю попьет – и лежать. Не курить, не спорить ни о чем. Поспокойнее.

– Мам… она же поправится?

– Она уже поправляется. Все хорошо. Только нужен покой и правильный уход. У тебя все в порядке? – Мама быстро и проницательно взглянула на меня.

Я знаю, у нее есть такой взгляд. Если не успеешь отвернуться – всё, проникнет и поймет даже то, что ты сама себе не говоришь.

– Да.

– Точно?

– Да.

Мама неожиданно обняла меня.

– Это ужасно. Я не знаю, что у тебя в душе, я не знаю, что у тебя происходит. У меня растет дочь, выросла уже, а я все режу, зашиваю, режу, зашиваю…

– Мама… – Я прижалась к маминой щеке, теплой, пахнущей всегда одним и тем же легким кремом, которым мама пользуется много лет подряд. – Мамочка… У меня правда всё хорошо. Я учусь с удовольствием и… вообще всё хорошо. Я тобой горжусь. Всем говорю: у меня мама – самый лучший хирург для бедных в Ленинграде.

– Ужасно, – повторила мама. – У меня нет времени. Я должна бежать. Я вижу, что ты о чем-то переживаешь. Вечером расскажешь.

Вечером мама пришла ни жива ни мертва и, разумеется, ни о чем разговаривать со мной не стала. Я и рада была, потому что рассказывать ей то же, что и бабушке, мне было стыдно. О чем тут рассказывать? О том, что я день и ночь думаю о совершенно постороннем, взрослом человеке, то и дело открываю ленту его новостей, в которую он иногда пару раз в день, а иногда и пять-шесть раз в день ставит свои мысли и размышления, фотографии и просто чьи-то посты, которые ему понравились. Я как будто постоянно рядом с ним. Но ведь это иллюзия, это неправда. Тут же идут комментарии, иногда за час – до трехсот комментариев, он популярен, он умеет так сказать, что взвиваются его враги, которые с радостью ждут момента, чтобы взвиться, и начинают поддерживать его многочисленные сторонники. И я… стою где-то в сторонке и любуюсь, восхищаюсь…

Он поставил в Сеть вчерашнюю встречу с Сулидзе. Они с Ульяной отлично смонтировали. Там были и наши выступления с ней, правда, в сильно сокращенном виде. Обе мы выглядели хорошо. Ульяна, на мой взгляд, лучше, потому что она говорила уверенно и умно, мне это вчера не показалось. Я же имела вид глупый, как обычно у блондинок. Конечно, это очень удобно, никто и не подозревает в тебе умного, начитанного, быстрого на ум человека. Глупые голубые глаза, губки бантиком, еще и быстро проступающий румянец на круглых щеках… Симпатично…

Мне уже в восторге написал Игнат с философского и наши мальчики, которые на удивление, все трое – левые, хотя из них только один бедный, а двое – из вполне обеспеченных, даже зажиточных семей. Но они все подписаны на Андреева, смотрят его новости. Не комментируют, но в курсе. Увидели нас с Ульяной, были потрясены – и тем, что он нас показал, дал что-то сказать, и тем, что назвал нас «директорами», это он не вырезал. Кроме мальчиков, писали и девочки с курса.

Я отвечала несколько раз на один и тот же вопрос, каким образом мы попали к Андрееву в «директора», кто-то спрашивал, сколько он нам платит, кто-то интересовался, обещал ли пристроить на настоящее телевидение, или мы будем с ним только на его личном интернет-канале.

Ульяна написала коротко: «Видела?» – «Да», – так же коротко ответила я. И все. Больше ни слова. Из чего я сделала вывод, что либо она очень разочарована, и Андреев не обратил на нее никакого внимания, либо наоборот. Обратил – слишком большое… Если бы было что-то среднее, она бы рассказала.

Я решила написать Андрееву, что уехала на некоторое время домой. Ведь он может дать нам какое-то задание. А я не уверена, что Ульяна мне это передаст. Она – порядочная, но она влюблена в Андреева, и это все определяет. И он подумает, что я не хочу больше к нему приходить. А я больше всего на свете этого хочу. Я в Москве скучала о доме, представляла, как приеду, как буду сидеть у себя на кухне и смотреть на ветку деревца, выросшего на карнизе… Каждую зиму я думаю – хватит ли ему сил дождаться весны, распустятся ли снова листья… И вот я дома. А мыслями – там, в Москве, с ним.

Бабушка, пока я спала, приготовила мне завтрак. Мама ушла, как обычно, в половине восьмого, а я продрыхла до десяти. Бабушка тем временем встала и испекла мне оладьи, которые я очень люблю, потому что ей хотелось показать, что она вовсе не больна и всё может делать. А может быть, просто хотелось сделать мне приятное. А у меня совсем не было аппетита… Я съела с трудом один оладушек и еще половину, чтобы не обижать бабушку, а перед глазами было лицо Андреева и Ульяна, смотрящая на него внимательно и непонятно… Мужчинам ведь больше всего нравится, когда непонятно…