Думая, как мне иногда мешает ум, знание истории, вся моя образованность и начитанность, я шла к метро, удивляясь, как некрасиво всё вокруг построено. Негармонично, несоразмерно… Как безобразно всунуты новые дома – где был клочок, где его отбили, купили, каким-то образом приобрели для застройки – там и построили. Чудовищные корпуса, нависающие друг над другом, закрывающие небо, застилающие свет старым домам, совсем потерявшимся в тени новостроек, выросших в двадцати метрах от новой ветки наземного метро, проложенной недавно по Москве, соединившей отдаленные районы Москвы, жилые и промзоны.

Погода испортилась, район вокруг – как урбанистический кошмар, от Андреева я убежала… Настроение мое было близко к панике… Я посмотрела по карте, как ближе идти, но решила идти не самым кратким путем – по оживленной дороге, а через сквер с символическим названием «Парк будущего». В парке около тридцати узбеков или туркменов – их трудно различить сходу – в оранжевых жилетках укладывали плитку на дорожках. Зачем? Дорожки и так гладкие, отличные. Все знают, что это страсть нынешнего мэра. Плитка недолговечная, страсть пройдет вместе с мэром, а дорожки с выкрашивающейся, высыпающейся тут же плиткой останутся…

В довершении всего у самого метро «Ботанический сад» меня догнал Сеня. Я посмотрела ему за плечо. Нет, конечно, Ульяны не видно.

– Ульяна осталась? – кляня себя, уточнила я.

– Ну да, ага… материал-то… смотреть… ага, надо… – улыбнулся Сеня. – Тебе куда?

Мы проехали пару станций вместе, к счастью, он скоро вышел, потому что я задыхалась от его табачного дыхания. Да, у меня курит бабушка. Но бабушка – это бабушка. И запах ее табака я тоже не люблю. Но сейчас меня бесило и раздражало все. И мужчины в метро, смотревшие на меня, как обычно, с преувеличенным вниманием и вопросом (Ну какие у них могут быть ко мне вопросы? Если я думаю про мировую революцию и про Андреева!), и настойчивый голос диктора, повторяющий название станций по-английски, коверкающий русское произношение… Зачем? Разве они коверкают что-то для нас, когда мы к ним приезжаем? Английский временно стал международным, но это точно ненадолго, зачем же все переводить у нас на английский, кланяться, пресмыкаться… Только вчера профессор по русскому цитировала ученого-лингвиста, который двести лет назад писал как о совершенно очевидном для него – «Отсюда и корень отечественной погибели: самые бредовые советы иностранцев выслушивают, как живую истину»… Бесила реклама на стенах, назойливая, иногда остроумная, но бессмысленная… Платный университет… Да не надо учиться платно, не нужно столько экономистов и менеджеров по рекламе, это же всё неправда – всё, от начала до конца…

Когда я наконец вышла из метро, то с облегчением вдохнула воздуха, здесь, на Воробьевых горах, он чище. Но раздражение не прошло. Раздражал грязный снег, наваленный по обочинам, и мысль, что надо купить продукты, а у меня очень мало денег, а еще кто-то странный на нашем курсе придумал собирать каждый месяц по пятьсот рублей на подарки друг другу – на дни рождения, на какие-то мифические праздники вроде Дня влюбленных, а для меня пятьсот рублей – это как раз те деньги, которых мне каждый месяц не хватает до стипендии…

Раздражало и бесило все. Потому что сейчас Ульяна – красивая, тонкая, горячая, смелая Ульяна – сидела одна с Андреевым и смотрела на него своими огромными глазами, в которых тонешь, тонешь… Но если человек уже однажды утонул в других глазах, может ли он так быстро утонуть в этих? Вопрос. Не знаю ответа.

Я была так переполнена впечатлениями, так перебаламучена, что, когда мне позвонила мама, я не сразу взяла себя в руки и ответила, наверное, слишком возбужденно:

– Да, мам!

– Надя… У тебя все хорошо?

– Да!

– Голос такой… Ладно. Надя, ты можешь приехать?

– А что такое?

– Бабушка… не очень себя чувствует…

– Мам… Что? Что? – Я даже остановилась.

– Нет, ничего такого страшного. Она тут упала… И я думаю… В общем, ей нужен покой и уход неделю-другую. Лучше дома. В больнице у нас сейчас вирус какой-то, все заболевают. Так что капельницы ей поставят дома.

– Капельницы… – повторила в оторопи я. – Да, мам, конечно! Я приеду, я пойду завтра в учебную часть тогда…

– Я им позвоню с работы, – сказала мама, – всё объясню и попытаюсь отпросить тебя. Просто у меня шесть таких плановых операций, которые провести могу только я. Я попробовала поискать сиделку…

– Сиделку?! Мам, мам, что с бабушкой?

– Я не буду озвучивать диагнозы, Надя, в которых не уверена до конца. Если сможешь вырваться с учебы, приезжай. Пока бабушка двух сиделок выгнала. И со мной поссорилась. Но ты ей не говори, что из-за нее едешь. Придумай что-нибудь. Хорошо?

Я пошла чуть медленнее. Как странно. Бабушка, которая никогда не болеет или болеет так, что этого никто не знает, заболела именно сейчас. Так нужно? Или это хаос? Или это какой-то главный закон нашей жизни, так похожий на хаос?

Хорошо, что я не успела сдать деньги на подарки на курсе. У меня как раз хватило на билет на скоростной поезд, копейка в копейку. В учебной части меня отпустили на удивление легко, наверное, мама как-то смогла им объяснить, но меня предупредили, что все задания, которые дадут педагоги за то время, пока меня не будет, я должна сделать. Я решила, что попрошу Ульяну записывать самые главные лекции на диктофон в телефоне и посылать мне.

Путь до дома я не заметила. Я первый раз ехала на этом поезде, мне показалось, что я только села, только начала думать, попробовала почитать Гегеля, в очередной раз удивилась, как сложно можно рассуждать об окружающем мире, выпила один раз невкусный кофе со сливками, пахнущий жареными сардельками, чуть вздремнула, потом проснулась, еще думала, думала – про Ульяну, про Андреева, про Лариску, про себя… про сложный мир, который можно объяснять стихами, прозой, можно видеть в нем совсем какие-то другие связи, как видели великие мыслители… Мир, в котором можно потеряться и очнуться лишь тогда, когда исправить уже ничего невозможно…

И вот уже – родной Питер, Московский вокзал. В окне моросит дождь со снегом. Я дома.

– Хорошо добралась? – Бабушка взглянула на меня внимательно.

Я принюхалась. Что-то необычное. Нет запаха табака, пахнет чем-то лекарственным, травяным… Я сбросила ботинки и пальто, быстро подошла к бабушке, сидящей на стуле с высокой спинкой, обняла.

– Нормально, ехала на экспрессе.

Я ждала сердитых вопросов, зачем я сорвалась с учебы и приехала, но бабушка только вздохнула и отвернулась. Ничего себе… Не зря, значит, меня мама вызвала.

– Тебе сварить что-нибудь на ужин? – спросила я.

– Себе свари! Щеки вон ввалились, в Москве этой, будь она неладна… – Бабушка стала ворчать и приговаривать, как обычно, и я понемногу успокоилась.

Я пошла на кухню, бабушка медленно пришла за мной.

– Тебе можно расхаживать? – как можно небрежнее спросила я.