После занятий Ульяна послала мне две записи лекций. Я быстро прослушала их, перематывая. Я видела, что записи то и дело ненадолго прерываются. Наверное, она переписывается с Андреевым. Почему я так решила? Не знаю… Ревную, ревную…

Ревность меня очень быстро так измучила, что я поняла – надо что-то с этим делать. Я даже не представляла, в какую мышеловку я попала, придя к нему вместе с Ульяной. Днем я написала ему, что пока не могу ему помогать, временно, он послал мне в ответ одно слово: «Понял». Что он понял? Что он мог понять? Я двести раз начинала писать ответ, с объяснениями, но это звучало так глупо, так жалко… Если бы я еще не ушла тогда с монтажа…

Бабушка весь день была притихшая. Я поставила ей капельницу, она уснула, я испугалась, думала, ей стало плохо. Позвонила маме, но она была на операции, ответила старшая медсестра, посоветовала бабушку разбудить и понять, в сознании ли она. Бабушка оказалась в сознании, очень смутилась того, что заснула.

– Давай я буду лучше с тобой разговаривать, – сказала я и приглушила Брамса.

– Вообще пока выключи, – попросила бабушка. – Я тоже буду с тобой разговаривать. Вот могу тебе рассказать замечательную историю. Про женщину, которая все свое свободное время собирала тощих, голодных, драных котов и псов, выброшенных или родившихся на улице, кормила, лечила на свои деньги и пыталась как-то пристроить, найти им дом. У женщины дети выросли, муж спился и умер, осталась квартира. Она ее продала, купила себе небольшой домик и арендует неподалеку старый заброшенный коровник. Сначала она просто его заняла, думала – старый полуразрушенный сарай, считай, уже даже не сарай, а воспоминание о нем, но тут же нашелся хозяин – и коровника, и участка, и всего поля, – местный чиновник, который теперь дерет с этой женщины плату. Она платит за аренду, за электричество, и еще наемному работнику из Средней Азии, который помогает ей с уборкой, потому что грязи и тяжелой работы очень много. У женщины появились добровольные помощники-волонтеры, в основном молодежь. Кто-то организовал в Интернете сбор денег, медикаментов, корма, кто-то приезжает помогать в выходные и по вечерам. А когда дело пошло, котов и собак стало около сотни, тут и чиновник снова появился – потребовал или освободить бывший коровник, или платить ровно в три раза больше.

– Он хочет там завести коров?

– Нет, он узнал, что туда ездят люди, что там все оживилось, и решил подгрести денег. Он прямо так и сказал – а что ему стесняться? – раз, мол, все на мази у тебя, так и плати. Можно было бы уехать в другое место, да там уже так всё хорошо оборудовали. Молодые ребята построили специальные комнатки для котов, некоторым нужно временно быть отдельно, пока их не вылечат. Волонтеры организовали прессу, сбор петиций – чтобы за помещение, никому не нужное, на заброшенном поле, заросшем бурьяном, не брали деньги как за недавно построенное офисное помещение. Но тогда к женщине приехали люди и сказали, что, если она не прекратит сегодня же борьбу с чиновником, ее котов и собак сожгут заживо. И вообще сказали – бездомные коты и псы это расходный материал. Она борьбу прекратила, чиновнику заплатила все деньги, которые у нее были, потому что плату он поднял задним числом, за полгода.

– Откуда ты знаешь такую историю? Из Интернета?

Бабушка усмехнулась.

– Чуть помедленнее сделай раствор, пощипывает руку. У женщины, с которой я работаю, внучка – волонтер, ездит туда постоянно после учебы.

– Ты… пошла на работу? – осторожно спросила я. – Ты вернулась в школу?

– Почти.

Я видела, что бабушка не проговорилась, а хочет мне что-то рассказать.

– Где ты работаешь, ба? Ты мне на каникулах ничего не говорила.

– Не говорила. Я неделю, пока у тебя была сессия, поработала, потом решила – нет, не смогу. А когда ты побыла на каникулах и уехала, дома опять стало так пусто… Таня измученная, устает донельзя, а я, здоровая, дома сижу. Я же нормально себя чувствовала, пока не упала.

– А упала ты почему?

– Не знаю. В гардеробе очень душно, он в подвале, то есть на цокольном этаже. Я потому и думала, что не смогу там продержаться. Окон нет.

– В каком гардеробе, ба? – как можно спокойнее спросила я.

– Я работаю гардеробщицей, Надя.

Понятно. Бабушка, заслуженный учитель, прекрасный знаток литературы, чуткий педагог, работает в гардеробе.

– Ничего такого в этом нет, кстати, – улыбнулась бабушка. – Женщина, моя напарница, вообще кандидат технических наук. Ее институт давно закрыли. Теперь в институте разные фирмы, продают всё, что продается и не продается – питьевую воду, поездки, авиабилеты, косметику, шины… Она мыкалась и маялась, то здесь, то там работала, потом пришла в Дом культуры, спросила – нет ли для нее места, может, кружок какой вести. Ей говорят – кружки у нас молодые ведут. А для вас место – в подвале, в гардеробе. Хорошо, что там зеркало во всю стену – так веселее. Пространство расширяет…

Я молча кивнула.

– А в другой смене женщина – преподаватель музыкальной школы, ее тоже сократили по возрасту. Четвертая – еще не на пенсии. Детей вырастила, пошла устраиваться на работу – а куда ее возьмут, если она столько лет не работала? Высшее образование даже есть, а никакой квалификации. Торговать или в гардероб. И то угрожают, что возьмут ребят из Средней Азии, их завезли сейчас, кто говорит – сто тысяч, кто – двести. Как в Москве теперь у нас, всё как в Москве. А в Москве – как в Париже и Берлине. Они согласны на любую работу, могут стоять на ногах по четырнадцать часов, надо – и больше, голодные, холодные, едят что попало, спят вповалку и молчат – лишь бы своим посылать деньги. У них там по десять братьев и сестер. Их выбрали, чтобы они семью кормили. Они свою миссию ощущают. Я всё с одной девушкой разговариваю, которая убирается в Доме культуры, и с ее парнем, который двор метет. Жаль, они плохо по-русски говорят, очень трудно их понять. Но при желании можно. Они с виду-то забитые, но это совершенно не так, у них просто другая природа, другая культура. Мы их с моей напарницей чингисханами зовем.

– Да, у нас тоже и в гардеробе, и в столовой, и уборщиками одни молодые азиаты работают. Как скрытое нашествие.

– Оно и есть, – невесело улыбнулась бабушка.

– Ба, ну почему – гардероб? – все же спросила я.

– А ты знаешь, Надя, такую пьесу Вампилова «Старший сын»?

– Конечно… Фильм старый есть…

– Неважно. Ты помнишь, какая там коллизия – человек работает на свадьбах и похоронах и стыдится этого, переживает, что не в филармонии играет, своим домашним врет. Нам бы их проблемы! Развитого социалистического общества, которое мы называли застоем! В мозгах у нас застой был. – Бабушка замолчала, а я, от неожиданности, что бабушка вдруг не против своего социалистического прошлого завелась, а наоборот, замерла. Но говорить ничего не стала.

– А я вот не стыжусь, что я в гардеробе, – твердо объявила бабушка, видя, что я молчу.