Теплота сердца и послушность мышц – вот каким, мне кажется, было его кредо.

Для Василия Дмитриевича самочувствие учеников оставалось главным мерилом напряженности экзерсиса. Он никогда не истязал нас излишними нагрузками. «Лучше недотанцевать, чем перетанцевать», – говаривал он, опасаясь, что лишняя серия движений в классе может привести к травме. Если не сегодня, то завтра.

Хотя, должна сознаться, его щадящий режим граничил порой с беспечностью.

– Да к чему это тебе, Марь-Иванна? – мог отмахнуться он от просьбы ученицы показать какое-нибудь сложное движение. «Марь-Иванна» было его любимым обращением к нам. Вообще, Василий Дмитриевич не одобрял увлечения своих марь-иванн бесконечным умножением числа фуэте и замысловатыми прыжками.

– С ума сошла, ноги переломать решила?! – порой обрывал он наши испытания себя на пределе физических возможностей.

Класс Тихомирова подсказывал идею о главной теме урока. Комбинации, которые он задавал, обычно развивали, усложняли, рассматривали в разных ракурсах какое-то одно важное движение. Скажем, если он готовил нас к ранверсе, то и весь урок посвящался исключительно этому па. Такой лейтмотив придавал занятиям у Тихомирова логику и завершенность.

Да, я плод с древа, взращенного Василием Дмитриевичем Тихомировым. Но хотелось бы назвать имена еще троих мастеров, повлиявших на мою педагогическую судьбу.

В хореографии Александра Алексеевича Горского отшлифовывалась моя профессия.

После Тихомирова моей наставницей стала Елизавета Павловна Гердт. У Гердт я училась лет пятнадцать, с 1935-го – все мои годы примы в Большом.

А третье имя – Агриппина Яковлевна Ваганова. У Вагановой я занималась мрачные военные шесть месяцев.

Она эвакуировалась из Ленинграда в Пермь, откуда приезжала в Москву. И учила нас, учила, назло голоду и холоду и бомбежкам. В этом была она вся – несгибаемая, беспощадная к себе и к другим, стальная Ваганова.

Я бесконечно благодарна Агриппине Яковлевне.

В то время я уже сама преподавала – заразилась балетной педагогикой. В классе Вагановой открылись мне, всего за полгода, тонкости, которые, поняла я потом, лежали на поверхности. Но до Вагановой я их не замечала. Умение раскрыть ученику глаза – важнейшее достоинство педагога.

Если у Тихомирова и Гердт каждое движение надлежало выполнять, внося элемент «от души», причем именно своей души, то класс Вагановой казался мне более прагматичным. Не особо пыталась она внести в него эмоциональную окраску. Сегодня вам предстоит выполнить такие-то задания, командовала, слегка шепелявя, Агриппина Яковлевна. Это даст вам возможность одолеть такие-то движения классического танца. Что и происходило!

Требовательный урок – четкий, логичный результат.

Да, результат действительно получался замечательный. Выпускницы Вагановой – Марина Семенова, Наталия Дудинская и многие другие – блистали поразительной выучкой, сильной техникой.

Сама Агриппина Яковлевна была очень техничной танцовщицей. Но кстати, как говорил Федор Лопухов, «почти до самой пенсии не стала примой». Хорошо учить – это еще не значит хорошо танцевать, и наоборот.

Особенно удавалось Вагановой ставить своим ученицам спину. Она словно бы насаживала тело на железный шампур позвоночника, который превращался в стержень вращений. Поднимать плечи вместе с руками Агриппина Яковлевна считала страшной ересью. Руки – одно, плечи – другое. Плечи должны оставаться опущены при любой подвижности рук, учила она.

Чтобы втемяшить в наши легкомысленные юные головки науку танца, Ваганова не стеснялась в «ласковых» выражениях.

– Слон на одной ноге стоит! – возмущалась она. – Сло-он! А ты не можешь…

Слышали мы из ее уст эпитеты и похлеще.

Имя Вагановой-педагога вошло в историю. Ценнейшей чертой ее самобытного, предельно рационального, делового метода преподавания являлся напор, или, как говорят американцы, «драйв», пронизывавший вагановские уроки.

Сейчас опыт Вагановой, по-моему, выхолащивают. Преобладает ложное представление о том, чему учила Агриппина Яковлевна. Многие полагающие себя последователями того, что они считают «вагановским методом», слепо перенимают лишь какие-то, вовсе не обязательные, отнюдь не важнейшие, элементы «из Вагановой». Подчас это смотрится некой карикатурой на Ваганову.

Замечу на полуюмористической ноте: мне доводилось видеть классы нескольких выпускниц Вагановой, ставших известными педагогами. И все они учили… по-разному. Однако каждая утверждала, что лишь ее-то метод и есть настоящий «вагановский».

Со мной Агриппина Яковлевна была неизменно мила. Хотя я постоянно мучила ее вопросами: почему так, а не эдак? А не лучше ли вот так?

Агриппина Ваганова

– Вечно ты, почемучка, анализируешь, – улыбнулась, помню, Ваганова, – стать тебе неплохим педагогом…

Не скрою, ее слова запали мне в память.

Однако задолго до Вагановой страстью к преподаванию меня заразила Елизавета Павловна Гердт.

Дочь первого в истории русского балета солиста Его Императорского Величества, а позднее знаменитого педагога Мариинского театра Павла Андреевича Гердта, она принесла в класс свой личный неисчерпаемый опыт классической балерины с редкостной, безупречной красотой исполнения. Между прочим, ее первым мужем был Самуил Андрианов, тоже очень одаренный педагог.

Не забуду моего потрясения в конце 20-х, когда я увидела Елизавету Павловну в «Раймонде» в роли Белой дамы, то бишь статуи.

Я приехала в Ленинград на соревнования по плаванию. Там построили первый в стране настоящий спортивный бассейн, на Ивановской. Но вечер застал меня, конечно, в Мариинке. Гердт возникла на сцене в белых ниспадающих одеждах, с руками и шеей, затянутыми в белоснежное трико. Белый грим дополнял этот эффект мраморной статуи. (Партию Белой дамы позже, то есть уже в мое время, из «Раймонды» вырезали – мол, порочная мистика. А жаль! На мой взгляд, этот призрачный, загадочный образ как нельзя лучше ложился на музыку Глазунова.)

Но тогда на мариинской сцене статуя вдруг ожила и заговорила… руками. Руки были великим даром Гердт-балерины. Пластику рук она замечательно ставила и нам, ее преданным ученицам.

В балете руки не менее важны, чем ноги, учила она. Округлость в сочетании с элегантной удлиненностью, мягкость рук ее учениц – фирменный знак: «От Гердт». Кисть руки тоже заканчивалась у нас удлиненно, напоминая виноградную гроздь. По этим признакам опытный балетный глаз всегда мог отличить воспитанниц Гердт в самом массовом кордебалете.

Большинство педагогов требуют от учеников соединять большой палец со средним, дабы пальцы не растопыривались, пока не пришла еще техника свободного владения кистью. Елизавета Павловна ставила кисть по-другому. Она приближала указательный палец к четвертому, а средний шел внутрь ладони – таким образом кисть удлинялась и легче повиновалась движениям запястья.