Я кивнула. О Марте – воображаемой подруге моей тетки – я слышала не раз. Бабушка рассказывала, как Рита требовала, чтобы за ужином на стол ставили одну лишнюю тарелку, которую она относила своей подруге. Не раз и она, и моя мать, и Диана слышали, как Рита беседует с Мартой: она сама говорила за свою воображаемую подругу высоким, немного визгливым голосом. И конечно, я помнила рисунок и надпись на внутренней стороне крышки от коробки с игрой «Змеи и лестницы»: «Марта В. 7 лет».

– …Но на этот раз, – продолжал мой отец, – это не Рита разговаривала сама с собой разными голосами, как она обычно делала, когда играла в Марту. Второй голос был незнакомым и… совсем другим. Линде очень хотелось посмотреть, с кем разговаривает Рита, но она боялась угодить в неприятности или подвести сестру, поэтому снова легла в постель и заснула.

– И именно в эту ночь Рита утонула?

Тед кивнул.

– Твоя мама всю жизнь винила себя в ее смерти. Именно поэтому она никогда никому не рассказывала о той ночи – ни своей матери, ни Диане, ни полицейским, которые расследовали этот случай. Линда боялась, что ее начнут спрашивать, почему она не вышла к бассейну, почему не позвала сестру домой. Я – единственный, кому она в конце концов доверилась…

Я попыталась представить себе, каково было моей маме жить с таким грузом, каково ей было бесконечно гадать, как могло все повернуться, если бы в ту ночь она вышла из дома. Бассейн, несомненно, превратился для нее в орудие пытки, служа постоянным напоминанием не только о том, что́ случилось с Ритой, но и о том, что она могла бы спасти сестру. Неудивительно, что мама возненавидела Ласточкино Гнездо и никогда не купалась в бассейне даже в самую жару.

– Но с кем Рита могла разговаривать ночью у бассейна? – спросила я. – Кто это мог быть?

– Возможно, там никого и не было. – Тед пожал плечами. – А если был, теперь уж этого не узнать.

– И ты рассказал все это Лекси? – Я раздраженно фыркнула. – Как ты мог?! – Моей сестре было не много надо, чтобы вбить в голову очередную бредовую идею, и Тед прекрасно это знал.

– А что мне было делать? – Он беспомощно развел руками. – Мы с Лекс никогда и ничего друг от друга не скрывали. Кроме того, ты сама знаешь: от нее просто невозможно было ничего скрыть. Лекси всегда чувствовала, когда ей рассказывают не всю правду. А уж если она что-то вбила себе в голову – все, конец. Ее было уже не отговорить. – И Тед, зна́ком подозвав официантку, заказал третью «Маргариту».

2 сентября 1929 г.

Лейнсборо, Нью-Гэмпшир

Теперь я уже ощущаю ее. Чувствую, как она плавает внутри меня, словно маленький головастик, как она с каждым днем растет и набирается сил. Я ем шпинат, печенку и сырые яйца, чтобы она росла быстрее. Каждый день я хожу на реку, сажусь на траву и подолгу разговариваю с моей девочкой, слегка похлопывая себя по животу ладонью. Тук-тук, малышка, ты дома? Ты меня слышишь, моя единственная? Стрекозы, сверкая алмазными крыльями, порхают вокруг нас, словно феи, а сверчки поют нам свои лучшие песни. Лето подходит к концу, но еще очень тепло, и я снимаю туфли и зарываюсь пальцами в спутанную, нагретую солнцем траву. Ты – моя сбывшаяся мечта, говорю я дочери, и мои слова сливаются с негромким журчанием реки. Иногда мне даже кажется, что я обращаюсь к ней не на английском, а на каком-то другом языке – на языке воды, быть может.

– Я ощущаю, как она толкает меня пяточкой, – говорю я Уиллу. Он смеется и отвечает, мол, еще рано, но он ошибается. Я чувствую эти толчки – легкие, как удары крыльев мотылька, залетевшего ко мне в живот.

Пританцовывая, я хожу по кухне и повторяю нараспев:

– Да, сэр, это мой ребенок! Нет, сэр, я его чувствую, что бы вы ни говорили.

Уилл смеется, берет меня за руки и танцует со мной.

* * *

Я получила очередное письмо от Элизы. У нее замечательные новости: буквально на днях маленький Чарли Вудкок встал на ножки и сделал первый в жизни шаг. И пусть он ходит пока не очень уверенно, главное – ходит! Это чудо, пишет Элиза. Самое настоящее чудо. Его родители, разумеется, в восторге. Они уже решили задержаться в отеле еще на две недели, чтобы маленький Чарли мог подольше принимать целебные ванны.

* * *

Моя сестра Бернис прислала нам одеяльце, которое она сшила для ребенка своими руками, – очаровательное атласное одеяльце, украшенное большими желтыми звездами. Я тоже понемногу шила занавески для детской: сидя за новеньким «Зингером», я нажимала ногой на педаль и негромко напевала себе под нос в такт каждому движению: «Я – миссис Монро, и я шью занавески для детской!» Для занавесок я выбрала очаровательную кремовую ткань, которую задумала обшить широкой желтой каймой – в тон звездам на одеяльце, которое прислала сестра. Уилл выкрасил свою старую колыбель белой краской, а я начала наполнять шкаф маленькими одежками: мягкими фланелевыми рубашками, ползунками, вязаными шапочками и носочками. Больше всего мне нравились крошечные ботиночки из мягкой белой кожи – время от времени я доставала их из шкафа и говорила им «Привет!», а потом надевала на пальцы и стучала ими по столу, притворяясь, что ботинки танцуют джигу. Кроме того, я купила большую яркую картину, на которой был изображен павлин, – она напоминала мне об отеле и волшебном источнике. Картину я повесила над колыбелью, думая о том, какие замечательные, светлые сны будут сниться маленькой девочке, которая растет внутри меня.

Немало хлопот доставлял мне осенний праздник, до которого оставалось уже меньше месяца. Списки гостей, расписания, накладные – за всем нужно было следить, и следить внимательно. Уилл говорил мне, что я похожа на маршала, планирующего генеральное сражение, и предупреждал, что я не должна слишком утомляться. Но я и не утомлялась; я испытывала только здоровую усталость, и это было даже приятно. Откровенно говоря, я только радовалась, что у меня есть чем заняться. Я давно знала: если у тебя есть какое-то дело, время летит незаметно, а мне только того и надо было.

И каждую ночь мне снился отель и бассейн с удивительной водой. Во сне мне чудилось, будто он окликает меня по имени и зовет искупаться. «Иди, поплавай! – слышалось мне. – Иди скорее, моя любимая крошка!» Почти всегда я соглашалась и медленно сходила в воду, чувствуя, как она баюкает и ласкает мое тело, словно умелый любовник, как нашептывает на ухо нежные слова и обещания, открывает секреты, которые не дано знать никому больше. Однажды вода сказала мне, что у нее есть имя. Какое же, спросила я, и вода шепнула: «Мое имя похоже на журчание потока, который бежит глубоко под землей. Оно просачивается сквозь песок, размывает камень, обращает железо в прах. Но ты все равно не сможешь его выговорить, даже если будешь стараться всю жизнь».

Еще мне снилось, будто я достаю из воды ребенка – моего ребенка, рожденного водой, драгоценный дар, явившийся из глубины и, как мне казалось – откуда-то не из нашего мира. У крошечной девочки, которую я держала в руках, были жабры и плавники, но я все равно любила ее, любила так, как не любила еще никого и никогда.