– И сколько там было ребят? – помрачнела Диана.

– В том-то и ужас! Много. Сколько у нас учеников в школе? Две тысячи? Предположим, половина – мальчики. Из них уже около сотни – скауты. И это число растет, я уверена. Их вербуют, как военных, и ведут они себя тоже как военные! Этот отряд, на лужайке… будто готовился к битве. Или к подавлению мятежа. Знаешь, как жутко! Прямо мороз по коже.

– А девочки? – спросила Диана. – Для девочек у Джоди тоже есть программа, как думаешь?

– Есть, не сомневайся. Ко мне на уроки ходят несколько девочек с нашивками. Не знаю, правда, к чему Джоди готовит их.

– Об этом я тоже поговорю с заведующими. – Диана взяла со стола бумагу и ручку. – Я тут себе записываю вопросы для обсуждения. Еще хочу обратить внимание коллег на то, что теперь, в независимой школе, администрация стала общаться с сотрудниками намного меньше прежнего – а нам обещали обратное.

– Правильно, – кивнула Линда.

– Кстати… – Диана потянулась к полке над столом, достала голубой лист бумаги, – ты получила служебку насчет надбавки за успеваемость?

– Не знаю. Может быть. Я забыла проверить почту.

– В общем, идею забраковали.

– Невелика потеря.

Линда с самого начала выступала против этой надбавки. Вознаграждать учителей за высокие тестовые баллы учеников? Абсурд! Ясно же, что у преподавателя углубленных курсов баллы будут выше, чем у преподавателя отстающего класса. Выше будет показатель и у того, кто ведет уроки строго по экзаменационной программе, по сравнению с тем, кто дает полет фантазии и, по мнению Линды, делает занятие интересней. Словом, пресловутую надбавку получали бы только угодливые приспособленцы.

– Не в том суть, – сказала Диана. – Это такая же важная проблема, как и отсутствие общения. Во время агитации Джоди давала столько обещаний! А теперь она от всего отказывается. – На губах у подруги заиграла шаловливая улыбка. – Я, как завкафедрой, могла бы, между прочим, подтасовать карты и набрать нам с тобой одних умников. Вот зажили бы припеваючи… Как две главные бандитки.

– Могла бы, но не стала! Ужас.

– Не стала, конечно. Это я так. – Диана вздохнула. – Зато Джоди предлагает вместо надбавки за успеваемость кое-что другое. Вот где и вправду ужас.

– И что же?

– Набавку за верность.

– Шутишь? – Линда выпучила глаза.

– Если бы… – Диана картинно взмахнула рукой и вручила голубой лист Линде. Та пробежала его глазами. – Как видишь, сотрудники, которые будут умело лизать Джоди зад, потакать каждому ее капризу и подпишут некую «клятву верности», получат ежемесячную доплату.

– Разве клятвы верности еще законны? Их вроде бы запретили в пятидесятых?

Диана вновь взялась за ручку.

– Еще один вопрос для обсуждения.

– Я в профсоюзе тоже спрошу. По дороге домой заеду в управление ассоциации, узнаю, что они думают по этому поводу.

– Хочешь, я с тобой?

Линда покачала головой.

– Я тебе вечером позвоню, расскажу про свои успехи. Ты лучше и правда попробуй организовать остальных заведующих и надавить на Джоди с уставным комитетом.

– Да, весело, – посетовала Диана.

С улицы долетел звук шагов, марширующих по бетону. Бесконечный парад скаутов Тайлера продолжался.

– Кошмар какой-то, – кивнула Линда.

* * *

– Я дома! – Усталая Линда пристроила сумочку на вешалку.

Фрэнк валялся на диване, смотрел новости.

– Привет! – воскликнул он. – Что новенького? Больше странные посетители к тебе в класс не заглядывали?

– Нет, – медленно произнесла Линда. – Зато я теперь прецедент.

– Это как понимать?

Она рассказала про приглашение, доставленное в кабинет посреди урока, и про дисциплинарное разбирательство с Джоди, на котором та запретила присутствовать профсоюзному деятелю.

– По дороге домой я заехала в профсоюз. Там все на ушах, созваниваются с юристами и профсоюзом штата. Настрой у них боевой. Мол, вот оно, переломное сражение! Хотят решить дело раз и навсегда, добиться права представлять наемных работников независимых школ. Готовы дойти хоть до Верховного суда. Мол, любая развязка будет иметь долгоиграющие последствия для калифорнийских учителей…

– Господи…

– В общем, тот еще денек, – вздохнула Линда.

– Может, сходим развеемся? Вкусно поужинаем в каком-нибудь симпатичном ресторанчике, ты расслабишься и обо всем позабудешь.

Она пристроила голову мужу на плечо.

– Славная мысль, только ничего я не забуду, как ни старайся. Давай лучше закажем пиццу и посмотрим кино. Желательно комедию.

– Хорошо, сделаем все по-твоему. – Фрэнк обнял ее.

– Ух ты! Я согласна терпеть нервотрепку, угрозы и выговоры хоть каждый день, если в результате ты будешь вот так меня баловать.

– Смотри, допросишься.

– Да уж. Не исключено.

Шон Бергман сидел на кровати и смотрел на голую стену своей комнаты. Снизу, из кухни, долетали голоса родителей. Слов было не разобрать, зато интонации звучали четко. Обсуждали его, Шона.

Он старался не слушать, думать о стене. Завесить бы ее плакатами. Киношными. Его друг Макс перед увольнением из кинотеатра нагреб целую кучу плакатов и несколько штук предложил Шону. Мама запретила их вешать – ей не понравились фильмы. Вот если б сын выбрал что-нибудь старое низкобюджетное, или ужастики, или про кунг-фу, или шедевры Тарантино – тогда да, можно. А обычные популярные фильмы – нет, не круто и не стильно. В общем, Шон назло матери оставил стену голой.

Он опустил глаза вниз, на бинты на запястьях. Согнул пальцы. Шон стал их сгибать, едва выписался из больницы. Часто сгибать. Себе он говорил, что упражняется, однако на самом деле то был некий ритуал, навязчивая привычка. Незажившие порезы под бинтом еще болели. Шон хорошо помнил свои ощущения, когда он полоснул лезвием по запястьям, когда потекла кровь… Перед глазами вновь встала картина, которую он мысленно видел, нанося себе порезы: его мама, голая, лежит на столе мистера Суэйма, поддерживая груди и раскинув ноги. На виду у всего класса… Господи, как стыдно, как унизительно!..

Знал ли папа?

Вряд ли. Шон на эту тему не заговаривал, но, может, врачи? Или сама мама призналась? Правда, она бы дала собственную версию событий, чтобы себя выгородить.

Может, отцу без разницы?

Может. И отец, и мать гордились своей крутизной: они, мол, круче не только других родителей, но круче даже друзей сына. Вечно его позорили. А он вечно чувствовал себя третьим лишним. Шон давно понял, что им неуютно в родительской роли, что ответственность за ребенка сильно осложняет им жизнь. Иногда он думал: они были бы гораздо счастливей, если б я не родился.