Его родители – эгоисты. В глубине души Шон знал это всегда, просто раньше не мог так четко сформулировать. Теперь ему не терпелось обсудить свое открытие с новым психиатром.

Нудное гудение отца снизу затихло, зато ясно и четко прорезался визгливый, раздраженный голос матери. Слов по-прежнему было не разобрать.

Интересно, мать хоть на миг задумалась, что почувствует ее сын, когда она станет голая позировать перед классом?

Нет, ясное дело.

А он чувствовал, ох, как чувствовал! Уйти Шону мистер Суэйм не позволил. Нет, он заставил рисовать все мамино тело, а не только голову с плечами, как попробовал сделать Шон.

– Манда у твоей старушки ничего так, – подошел к нему после урока Тодд Зивни и осклабился. – С причесочкой.

И это было только началом. За обедом все кому не лень отвешивали комментарии насчет маминого тела – даже те, кто и близко не подходил к классу; даже те, кого Шон совсем не знал. Под конец дня он мечтал об одном – спрятаться. Домой не тянуло. При мысли о встрече с матерью начинало тошнить. Шон не представлял, как с ней разговаривать. Отсидеться до прихода отца у кого-нибудь из друзей? Видеть друзей Шон тоже не хотел. Не хотел отвечать на вопросы, терпеть на себе чужие взгляды. И уж тем более не хотел снова идти в школу…

Он не хотел делать ничего, понял Шон.

Не хотел нигде быть.

Не хотел быть вообще.

Тогда-то его и посетила мысль порезать вены. Попытка самоубийства не удалась. Теперь Шон был и рад, и не рад этому. Он словно застрял в каком-то промежуточном состоянии, в неопределенности: где непонятно толком, что делать и что хочется – или чего не делать и чего не хочется.

Шон услышал мамины шаги – четкие, чеканные. Вот она поднимается по лестнице, идет по коридору к его комнате. Шон запаниковал. Вскочить? Сделать вид, будто чем-то занят? Паника отступила так же быстро, как началась, и Шон остался сидеть на кровати и разглядывать стену.

Мать вошла, не постучав – она никогда не стучала, – и встала перед ним. Помолчала. Ждала, чтобы он заговорил первым? Зря. Шон продолжал смотреть сквозь нее на голую стену, где должны были висеть его киношные плакаты.

– Чем ты думал? – наконец не выдержала мать.

Он пожал плечами, не ответил. Согнул пальцы, ощутил, как натянулся бинт, как заныли порезы.

– Я состою в трех комитетах, – обвинительным тоном заявила она. – Разве смогу я уделять им должное внимание, если все мое время будет уходить на тебя?

Последнее слово мать выплюнула с таким негодованием и отвращением, что Шон подумал – она бы, наверное, только обрадовалась, если б у него вышло… с венами.

«Нечего было демонстрировать моему классу свою промежность. Которая, по словам Тодда Зивни, с милой причесочкой».

Вот как надо было ответить.

– Ты хоть представляешь, каково мне? Мой сын сотворил такое! Ужасный позор…

Шон только сильнее согнул пальцы, распрямил их изо всех сил, вновь сжал – покрепче.

Мать подошла ближе, наклонилась, заглянула ему в глаза. Словно знала, о чем он думал… Точнее, думала о том же. Мать улыбнулась – совсем не ласково, – выпрямилась.

– Лезвия в ванной, – бросила она, выходя. – Пользуйся смело.

* * *

Билл Мэннинг стоял перед классом и широко улыбался. В этом году у школы Тайлера были великолепные шансы в академическом десятиборье[6]. Хоть на поездку в Вашингтон замахивайся. До нынешнего года школа не участвовала даже в окружных соревнованиях, не то что в общенациональных. Но раньше мистеру Мэннингу не давали такой свободы действий: делай что угодно, лишь бы подстегнуть команду к победе.

Подстегнуть…

С громким свистом он рассек воздух черным кожаным хлыстом, зажатым в руке.

Несколько учеников нервно посмотрели на него. Еще несколько глянули на учителя исподтишка, не поднимая головы от книг и тетрадей. Однако большинство детей продолжали зубрить – слишком напуганные, слишком подстегнутые, чтобы провоцировать его гнев.

Он вновь взмахнул хлыстом, рассек воздух, ухмыльнулся еще шире.

За окном садилось солнце, заливая небо оранжевым светом. Осень. Скоро темнеть начнет еще до окончания занятий.

А в темноте можно столько всего сделать…

Мистер Мэннинг взглянул на часы. Без малого четыре тридцать. Еще чуть-чуть – и конец перерыва, пора возвращаться к муштре. Обычно мистер Мэннинг предупреждал об этом за полминуты, а потом громко отсчитывал последние десять секунд. Однако сейчас он ждал в тишине, не сводя глаз с часов. Пять минут…

Четыре минуты…

Две…

Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два…

Один.

Он резко крутанулся и указал хлыстом на Анджелу Айи.

– Нуклеотиды содержат два типа азотистых оснований. Назови их! – потребовал мистер Мэннинг.

– Пентозы и пурины! – выкрикнула она.

– Неправильно! – Он гневно хлестнул хлыстом по ее парте, едва не попав по пальцам. – Пурины и пиримидины!

Анджела заплакала.

– Сто такое, моя ма-енькая? – Мистер Мэннинг нагнулся, приблизил к девчонке глумливое лицо. – Плацем, потому сто мы тупенькие?

Она села прямо, шмыгнула носом, усилием воли подавила рыдания.

– Я не тупая, – заверила Анджела и смахнула непрошенные слезы. – Я учила.

– Не выучила! – заорал учитель. – И ты тупая! Такой безмозглой дуры мне тренировать еще не доводилось! – Он вновь взмахнул хлыстом, и на этот раз задел ее, хлестнув кончиком по плечу. Она вскрикнула. – В следующий раз напрягай память получше.

Мистер Мэннинг медленно пошел по центральному проходу.

– К первичным тканям сосудистых растений… относятся? – Хлыст опустился на парту Кирка Ньюкомба.

– Первичная ксилема и первичная флоэма!

– Да.

Муштра продолжалась. Билл Мэннинг ходил по кабинету, произвольно выбирая учеников, ругал и бил их за неправильный ответ, удостаивал равнодушной похвалы за правильный. Наконец каждый ответил хотя бы на два вопроса: один из области медико-биологических наук, второй – из науки о Земле. Мистер Мэннинг вернулся к доске. Работа предстояла долгая, тяжелая и кропотливая, однако с его помощью да при их старании они справятся. Если же нет…

Он сильно взмахнул хлыстом, с наслаждением прислушался – ах, как свистит! – и посмотрел на команду десятиборцев.

– Хочу внести полную ясность: мы должны победить. Никакого второго или третьего места, никаких одобрительных поглаживаний по головке и почетных грамот. Все поняли?