этого «коллективного» опыта восприятия образов на внешний мир: «Эти отражения сначала проходили внутри моего сознания, не смешиваясь с окружающей обстановкой, потом они ее вытесняли»[126]. Леонида начинают преследовать голоса «знакомые и незнакомые», а поток «живых образов, воспоминаний и фантазий» не прекращался уже и днем. «Окружающее как-то бледнело и терялось за ними и приобретало призрачный оттенок»[127].

С какого-то момента его сознание настигает «оргия призраков».

«Многого я, конечно, не помню, и, кажется, сознание часто спутывалось у меня наяву, как во сне. Приходили и уходили или просто появлялись и исчезали самые различные люди, с какими я встречался в своей жизни, и даже совершенно незнакомые мне. Но между ними не было марсиан, это были все земные люди, большей частью те, которых я давно не видал… <…> галлюцинации продолжались и усиливались, превращаясь в целые связные, но нелепо-бессодержательные разговоры большею частью между неизвестными мне лицами: то пассажир торговался с извозчиком, то приказчик уговаривал покупателя взять у него материю, то шумела университетская аудитория, а субинспектор убеждал успокоиться, потому что сейчас придет господин профессор»[128].

Незнакомые лица, случайные, нелепо-бессодержательные, чужие разговоры. Что это как не мир повседневности, окружавший его на Земле, мир, который он делил вместе со всеми вне каких-либо социальных, политических или групповых пристрастий, призрачный мир разделяющих коллективную чувственность, сообщество за рамками какого-либо революционного коллективизма.

Именно с момента открытия этого мира начинается процесс «выздоровления» Леонида, постепенно оставляет его и тревога, связанная с «долгом перед человечеством». Быть может, открытый им пласт повседневности и был тем «мгновением настоящего», которым он намеревался стать, когда прилетел на Марс, не предполагая подлинного содержания этого заявления, и прикосновение к этому «настоящему» открыло ему возможность вхождения в будущее, в новый незнакомый коллективистский мир?

И вот мы застаем Леонида, когда он смотрит в окно на темнеющую красную «зелень» парка, в которой он уже не видит «ничего чуждого его сердцу»[129]. Он встречается взглядом с Нетти, марсианкой – это его возлюбленная, «светлый призрак», как он ее называет, «ее большие, глубокие глаза, зеленовато-синие, как небо ее планеты»[130], становятся для нас свидетельством того, что герой обретает новый коллективистский мир. Лицо другого, лицо марсианского мира замещает прежнее видение сине-зеленой пустоты ночного марсианского неба, или точнее, они становятся для него теперь неразличимы.

Читая роман Александра Богданова через оптику кинематографического сценария, в поисках ответов о судьбе пролетарской культуры мы открываем вместе с героем романа мир, который не вмещается в рамки какого-либо политического и социального конструкта. В его непроявленной универсальности, обнаруживаемой предложенной нами синематографической оптикой, неожиданно проступает время, но уже наше, и к Александру Богданову, автору романа, мы можем в полной мере отнести слова, которые он когда-то сказал о Марксе: «…протаскивает… за пределы того, что сам сказал»[131].

П. Чони

А. А. Богданов, М. Горький, А. В. Луначарский и Каприйская школа (по материалам Архива А. М. Горького Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН и Бахметевского архива)

История Высшей школы для рабочих на Капри, основанной А. А. Богдановым, М. Горьким, А. Луначарским и Г. Алексинским, долгое время была вычеркнута из советской историографии. Причина такого damnatio memoriae была в глубоких политико-философских различиях в толковании марксизма, лежащих в основе конфликта, приведшего к противостоянию между Лениным и Богдановым. Этот конфликт развился в период, непосредственно предшествующий созданию Каприйской школы, и касался самого определения большевизма. В первом десятилетии XX века теоретические расхождения между ленинистами и богдановцами были существенными, и обе группы считали себя истинными хранителями духа большевизма. Таким образом, прения, возникшие внутри фракции, представляли собой прежде всего борьбу за «ортодоксальность» между двумя течениями, обладавшими одинаковым политическим весом. «Краткий курс истории ВКП(б) СССР»[132], опубликованный в 1938 году, на десятилетия сосредоточил толкование истории большевизма вокруг того, что считалось официальной интерпретацией, вычеркнув все фигуры политических активистов, противостоящих Ленину и выразивших свое несогласие с официальной линией партии. О конфликтах внутри большевистской фракции в годы, предшествующие революции, было известно мало, и только некоторые западные марксисты полностью осознавали принципы, лежащие в основе советской «ортодоксальности», которая с начала 1930-х годов стала диктовать правила в целом ряде областей: от литературы до экономики, от философии до истории. «Ортодоксальная» интерпретация, предписанная Сталиным, была принята полностью и безоговорочно, все возможные альтернативы исключены. Александр Богданов, который после революции 1905 года стал одним из самых видных большевистских лидеров, отстаивающих видение марксизма, радикально отличавшееся от ленинского, в «Кратком курсе истории ВКП(б)» был охарактеризован как «ревизионист». Аналогичным образом поддержка Горьким идей Богданова и его активное участие в создании школы, в десятках посвященных ему исследований, представлялась как малозначительный эпизод в биографии писателя. К тому же Высшая школа для рабочих на Капри (август – декабрь 1909 года) из истории партии исчезла и отныне как в России, так и на Западе стала рассматриваться – в зависимости от точек зрения – либо как эксцентричный опыт, либо как выражение самого злокозненного ревизионизма. Интерес к идеям Богданова возродился на Западе в середине 1960-х годов, когда благодаря трудам целого ряда исследователей (среди которых были Д. Грилль[133], А. Яссур[134], К. Г. Баллестрем[135], К. Е. Бейлз[136], Ю. Шеррер[137], В. Страда[138], позднее Р. Уильямс[139], З. Сохор[140] и многие другие) фигура этого большевистского лидера, оригинальность и богатство его философской и политической мысли получили принципиально новую оценку. В начале 1990-х годов был открыт доступ к советским архивам, и впервые оказались опубликованными неизвестные документы о жизни и деятельности А. Богданова, в частности, трехтомник «Неизвестный Богданов»[141] с предисловием Дж. Биггарта[142], Д. Стейлы и Г. Горцки; после этого вышла также серия работ Г. Гловели[143], в том числе в соавторстве с Н. К. Фигуровской[144], П. А. Плютто[145]. Исследования о Богданове сопровождались возродившимся интересом к фигуре Максима Горького, главным образом это касалось политических аспектов его биографии с особым вниманием к богостроительству, термину, под которым Горький и Луначарский подразумевали стремление превратить социализм в новую светскую религию. В изучение Каприйской школы внесла большой вклад Ю. Шеррер, автор большой серии научных работ, среди которых публикация переписки между организаторами школы, вышедшая как результат долгой и тщательной исследовательской работы. Но для восстановления полной картины событий, связанных с Каприйской школой, кроме находящихся в распоряжении историков писем ее организаторов, опубликованных в книге «Горький – Богданов.