великим барином и дальнейшее его пребывание под одной крышей с нами – вредно ему и невыносимо для нас. Надо, чтобы он переселился на другую квартиру»[182]. Еще больше усложнила ситуацию публикация в московской газете «Утро России» от 15 ноября 1909 года новости об исключении М. Горького, Богданова, Луначарского и Базарова из социал-демократической партии. Новость немедленно распространилась, что заставило Богданова, Луначарского и Горького направить коллективное опровержение. 18 декабря 1909 года Каприйская школа окончательно прекратила работу, и рабочие покинули остров в сопровождении Луначарского, который в Риме провел для них последнее занятие по общей истории искусств. Переход части учащихся к Ленину и разногласия (по большей части, личного характера) между организаторами, положившие конец политическому товариществу, выявили слабые стороны каприйского проекта. Надежды, которые левые большевики возлагали на естественную склонность рабочего класса к коллективизму, не оправдались. В этом смысле ярким примером может послужить ход интеллектуального развития Вилонова с момента его прибытия на Капри до смерти в Давосе в 1910 году из-за туберкулеза, подхваченного в тюрьме в России. Если в начале января 1909 года Горький характеризует его как образец новой рабочей интеллигенции, то уже в конце того же года он пишет: «Такие люди, как Михаил, не могут обеспечить нормального функционирования партии. За время, меньшее, чем год, я его видел материалистом по Плеханову, эмпириомонистом, яростным противником центра, “Пролетария”, Ленина, проводил его отсюда сторонником Ленина, но все же эмпириомонистом, не знаю, кто он сегодня и кем будет завтра. Он истерик»[183]. В сущности, Горький, на глазах которого с закрытием школы умерла, по его словам, «надежда № 101»[184], увидел в Вилонове все недостатки, осуждаемые им в буржуазной интеллигенции. К тому же далеко не все интеллектуалы, согласившиеся принять участие в проекте, разделяли утопическую концепцию школы и чрезмерную веру Горького, Луначарского и Богданова в каприйский эксперимент. Жена Алексинского в своих воспоминаниях приводит любопытное и крайне реалистическое мнение мужа, который серьезно сомневался в возможности достичь значимых результатов: «Он <Алексинский> считает, что, если речь идет о подготовке грамотных активистов для рабочих организаций, школа может оказаться полезной. Но если мы собираемся создать новую цивилизацию, вырастив некоего гомункулуса под названием “сознательный рабочий”, проект обречен на провал. Человек сложнее овоща. Из спаржи и огурцов можно искусственным путем получить новые скороспелые сорта, но, обращаясь таким образом с людьми, мы рискуем вырастить скороспелых приматов»[185]. Согласно документам, находящимся в распоряжении историков, личные разногласия между организаторами сыграли определяющую роль в прекращении сотрудничества Горького и Богданова. В ссорах М. Ф. Андреева оказалась главным действующим лицом, хотя долгие годы в советский период считалось, что дружба двух товарищей по партии прекратилась исключительно из-за политических разногласий[186]. Но чтобы понять глубокие причины, приведшие к окончательному расколу дружбы, которая, казалось, будет долговечной, необходимо оглянуться назад, рассмотрев те этапы, которые привели к взаимному отдалению Горького и Богданова и к охлаждению отношений с Луначарским.

В месяцы, предшествующие открытию школы, дружба между Горьким и Луначарским привела последнего на Капри вместе с женой Анной Александровной Малиновской, сестрой А. А. Богданова. В письмах этого периода Горький много и с энтузиазмом говорит о Луначарском и Богданове. Так, в письме от 16 ноября 1907 года он писал другу Аврамову: «Дорогой Роман Петрович, я ужасно рад, что статья Луначарского нравится вам и что вы так верно цените Богданова: на мой взгляд эти двое – красота и сила нашей партии <…> Вообще он (Луначарский. – Примеч. публ.) и Богданов – мои кумиры, никогда еще я не был так увлечен людьми, как увлекают меня эти двое»[187]. Анна Луначарская в своих воспоминаниях, прежде не издававшихся, рассказывает о первой встрече супружеской четы с Горьким и М. Ф. Андреевой во Флоренции, о внимании Горького к своим товарищам, к проблемам со здоровьем А. Луначарской после рождения сына. Однако постепенно в их дружбе наступило охлаждение, за несколько месяцев до открытия школы, когда по приглашению Горького супруги Луначарские в августе 1909 года переехали на Капри. Это охлаждение было связано главным образом с М. Ф. Андреевой, почувствовавшей в юной матери некое соперничество, тем более что отношения Горького и Андреевой были тогда достаточно сложными. Личные отношения между Горьким и Луначарским повлияли и на отношения Горького с Богдановым, закончившиеся разрывом, причиной которого долгое время считались теоретические разногласия писателя и партийного философа. Этого мнения придерживалась и советская критика, утверждавшая, что сближение Горького с Богдановым было ошибкой, в которой Горький затем раскаялся и вновь встал на сторону Ленина. Приводимое свидетельство Анны Луначарской подтверждает, что личные взаимоотношения между организаторами сыграли определяющую роль в прекращении сотрудничества Горького и Богданова. В конфликтах, предшествующих закрытию рабочей школы, М. Ф. Андреева оказалась главным действующим лицом. Ее ревность по отношению к А. Луначарской и заносчивое поведение с рабочими – учениками школы стали одной из причин конфликта. К. П. Пятницкий в своем дневнике писал в 1909 году: «М<ария> Ф<едоровна> рассказывает: вчера Богд<анов> показал А<лексею> М<аксимовичу> “документики” против М<арии> Ф<едоровны>: 1) Письмо, что не хватает денег на школу, 2) Письмо, где говорилось, как расстраивает отъезд в Алассио (в Алласио, Лигурия, находились жена Горького Е. Пешкова с сыном. – Примеч. публ.)… Что же сказал А<лексей> М<аксимович>? – Сказал из этих писем я вижу одно – какая хорошая женщина М<ария> Ф<едоровна> и какой подлец Вы»[188]. Пятницкий также записал, что после последней встречи с Богдановым и Луначарским Горький сказал М. Ф. Андреевой «…я не хочу иметь дел с Б. и Л., как только кончится школа. Между ними нет ни одного социалиста»[189]. Проблемы личного характера подтверждаются и самой М. Ф. Андреевой, которая в конце 1909 года пишет И. П. Ладыжникову: «За последнее время мне пришлось пережить такие ужасные, такие совершенно невероятные разочарования, пришлось убедиться в мелочности и нечестности таких людей, которые для меня были Человеками с самой большой буквы <…> Предупреждаю Вас – я нынче, по терминологии Луначарского, Богданова и Ко, – “мерзкая женщина”, меня собирались даже сумасшедшей объявить – не хочу играть с Вами в прятки»[190]. Похожие жалобы можно увидеть в следующем письме Буренину, в котором актриса говорит о документах, упомянутых в дневнике Пятницкого: «Весьма вероятно, что Вы услышите что-нибудь о том, что меня кислотой облили <…> так как я признана “вредным элементом, враждебно настраивающим, который необходимо устранить всеми мерами”. Уже были попытки клеветы, обмана, использования моих старых дружеских писем в качестве “документиков”, пока это разбилось о несомненную мою правоту