Каким-то образом наша культура обманулась мыслью, что контент — единственный по-настоящему значимый навык. Родители, школы и образовательная индустрия переоценивают его. Настала пора спросить, как воспитывать детей, чтобы способствовать глубокому обучению. Нужно расширить определение содержания, чтобы включить в него ответы на вопросы, как найти варианты решения проблемы и как собрать информацию и ресурсы, чтобы это осуществить.

Дарвин мыслил правильно: «Мы не самый сильный из выживших видов и не самый умный, но самый восприимчивый к переменам»[215]. Нас интересуют два вопроса: как изучать контент и какие средства углубленного образования нужны, чтобы его использовать? Двадцать пять лет исследований в этой области — начиная с экспериментов на грудничках — дали обильную информацию о процессах, применяемых для освоения содержания.

Уровень 1: раннее обучение / знания зависят от обстоятельств

Мир младенцев когда-то считался «яркой жужжащей путаницей»[216], в которой предметы и люди перемещаются беспорядочно, словно в огромном непостижимом калейдоскопе. Теперь известно, что дети начинают познавать контент еще до рождения. Они помнят рассказы и песни, которые слышат от матери еще во чреве[217]. Крохи могут не понимать смысла, но наверняка запоминают мелодию. И с рождением обучение активно прогрессирует. Как они узнают, что дядя Джо веселый, а дядя Бо страшный? Из чего им ясно, что мама сажает их на высокий стул перед обедом, готовит, а потом кормит? И что песенка про крошечного паучка всегда заканчивается одинаково? Младенцы познают мир посредством того, что видят, слышат и обоняют, к чему прикасаются и что пробуют на вкус — используя все пять чувств — и экспериментируя, словно маленькие ученые, со своими руками и ртом.

Чтобы осмыслить сложный мир, младенцы опираются на привычные ритуалы и ищут повторяющиеся закономерности. Дети от рождения склонны к этому. Они находят логику в своем мире, создавая ассоциации, связывая дядю Джо с улыбками и смехом, а дядю Бо — с угрюмостью и неуверенностью. Они «высчитывают» статистику о том, как часто происходят те или иные вещи. Это помогает им отмечать предсказуемые связи между событиями — например, обычное время обеда. Ученые, такие как Дженни Сэффран из Висконсинского университета, обнаружили, что дети в возрасте восьми месяцев видят смысл в повторении событий[218]. Обед с точки зрения восьмимесячной Лорен полон рутинных ритуалов. Сначала мама объявляет о нем. Как ребенок я в основном слышу «бла-бла-бла», мое имя — «Лорен» и, возможно, слово «обед», потому что оно звучит так часто. Затем мама берет меня на руки, сажает в высокий стульчик, надевает на меня слюнявчик, идет к холодильнику, берет баночку, садится передо мной и подносит мою красивую ложку, наполненную желтой ерундой (фруктами), к моему рту. И это происходит три раза в день — или чаще, если считать перекусы! Между этими сегментами событий, похоже, есть связь. К девяти месяцам младенцы уже замечают нарушения последовательности — например, если вы поднесете ложку к уху ребенка — и часто находят их смешными.

Другой способ, которым учатся дети, — имитация. Энди Мелтцофф потряс научный мир, показав: если высунуть язык, новорожденные дети поступают так же. «Младенцы — невероятно внимательные наблюдатели, они от природы настроены учиться у окружающих»[219]. Возможно, вы играли с ребенком, говоря: «А какое [что угодно]? Вот такое!», и поднимали руки вверх. Ребенок учится делать то же самое, радуя себя и нас. Но как? Сначала он должен сообразить, какой частью тела мы двигаем. То, что он видит, когда поднимает руки сам, ничем не отличается от того, что он видел, когда так поступали вы. Как он связывает одно с другим? Удивительно, но в его мозгу загорается участок, отвечающий за руки — реагируют так называемые зеркальные нейроны. И тогда он поднимает руки.

Вернемся к малышке Лорен за обедом. Она воспринимает эти небольшие кусочки содержания, замечая, как они сочетаются (вероятно, с помощью статистики и ассоциаций), и использует их как платформу для дальнейшего обучения. Вот наглядный пример усвоения первых слов. Младенцы часто слышат свое имя: «Лорен хочет на ручки? Лорен та-а-а-ка-а-а-а-я красивая!» Наши исследования говорят: дети уже к шести месяцам замечают звуковые закономерности, хотя обычно никто не подозревает, что они это умеют[220]. Если бы они обращали особое внимание на это знакомое имя, возможно, могли бы использовать его как окошко в языковую систему. Услышав, что «бутылочка Лорен пуста», она узнает слово «бутылочка» еще до того, как научится говорить. Это очень важно, потому что чем больше малышка познаёт слов, тем больше замечает новых, что облегчает обучение.

Для младенцев образование во многом происходит благодаря старой доброй игре. Что произойдет, если я скину ложку со стульчика? Упадет ли она? А как ее поднять? Младенцы исследуют всё и проводят небольшие эксперименты экспромтом. Некоторые из самых раздражающих нас поступков они совершают, изучая мир. Крохи словно «ученые в кроватке»[221]. Для младенцев познавание похоже на волну, набирающую силу по мере того, как они медленно накапливают содержание этими и другими методами. И не успеем мы оглянуться, как перед нами уже умеющие ходить и говорить дошкольники.

Разумеется, такой вид обучения специфичен для каждой ситуации и часто не очень гибок. Дети (и даже взрослые, которые застряли на 1-м уровне) хранят свои знания в отдельных ячейках. Понимания почти нет. Например, на уровне 1 люди иногда повторяют действия за другими, но не знают, зачем. Много лет Мэнди готовила индейку на День благодарения в бумажном пакете. Она понятия не имела, почему, кроме того, что так делала ее мама. При этом, запекая курицу, никогда не пользовалась пакетом. Если бы Мэнди подумала, зачем он нужен (чтобы удержать влагу), возможно, использовала бы его или что-то подобное для других блюд, приготавливаемых в духовке.