и Пантагрюэль», «Библии», «Пятикнижия», «Комментариев на Петра Ломбарда», «Века разума».

К ночи он набрёл на заброшенную тюрьму. Коричневые развалины, пустые оконные проёмы, железо из них давно выпилили, обнажённая во многих местах кладка. Откуда-то из середины вился дымок, вливаясь во мглу окрест, словно подпитывая этот сизый фон, как влажный газ холодные предметы. Если там не мистик и не эколог помешивал ужин в консервной банке на углях, то значит, потомок заключённого, а может, и не одного, средний класс Тасмании, обожавший подобные вылазки в соответствующие места, неуклонно дичавшие. Они слонялись внутри полуразрушенных стен ночи напролёт, мысленно очерчивая границы камер, погружаясь, ставя себя на место людей, проплывших полмира, чтобы принять наказание. Он хотел есть, но не хотел никому портить вечер, что, вообще-то, попахивало подспудным намерением не высовываться, очевидно же, что его новая книга уже поколебала некие невидимые основы, пусть даже приблизительным планом глав или очерками ранних лет Оппенгеймера. Он тихо забрался в нечто вроде warden's house [62] на переднем фланге тюрьмы и сжался в углу.

Впервые Г. огласил криком польский Мариенбург или кричал под каменными стенами того. Семья покидала замок, под ветхим равелином вереница обозов ждала сигнала. Слякоть, мокрые ноги уже ничего не чувствовали, кречеты ворковали в накрытых шкурами клетках, псарня выводилась параллельно. Они бранились над колыбелью у остывшего камина в нижней трапезной, супруга совершенно не страшилась оплеух и благоверный уже подумывал схватиться за вертел. Давно ли эта женщина стала сильной? такой несокрушимой и принципиальной? в особенности когда весь скарб уже снаружи, в том или ином виде готов отправляться. Он ударил ногой по люльке, младенец покатился по полу, и только начал задыхаться перед криком, а мать подхватывала на руки, как резко открылась высокая двустворчатая дверь и все отвлеклись.

Логичнее всего было исходить из предположения, что человечество создал Бог — тогдашние обстоятельства к этому располагали, — расселил по земле, поставив кое-где указатели с исследуемыми понятиями, однако импульс его интереса есть допущение, что человечество хоть раз в жизни облагодетельствовало себя само, пусть и без plenum. Он опирался на биологическое развёртывание и местом первых заметных свар определил Африку. Пришлось пожариться там семь лет, коверкая язык, учась возбуждаться на обвислые груди и рисунки на скалах. Ему сообщили, меньше девяноста, больше семидесяти тысяч лет назад, начиная от сегодняшнего дня, пятьдесят сотен первопроходцев распрощались с родными берегами и переселились сперва в Азию, а после в Европу. Это была не перманентная текучесть близко, изменение климата постольку поскольку, ноги им, убей Бог, а жгла лава вулкана где-нибудь в южной Азии или на Канарских островах, не далеко и не близко от колыбели. Тоба или Табуриенте, у которых котловины в самый раз. С тех пор такие экспедиции не много приобрели, весь прогресс только в том и состоял, что если единица пала, то надо похитить живую откуда хочешь и затереть плечами в строй. Гаплогруппа U5b во всей красе, сконцентрирована там, где шли женщины и дети, по рёбрам рассеяна. Это и не дозоры, и не чувство отвращения к племени… Они понимали, рано или поздно придётся определяться, поэтапно останавливаться, прощаться, становиться отцами и матерями народов, которые однажды начнут вырезать друг друга, а чтобы так и случилось, заложить беса в «субклад» и «лингвистическую основу» в камлание, расколоть память о э-горизонте, уже тогда фальсифицируя историю, не её даже, а как-всё-было.

Не стоило думать — какой же он недалёкий, только помстился край пергамента, и уже ipse [63] едет из Сахары в Калахари, из Калахари в Карру, а всего-то и требовалось, что сесть перед тиглем и сообразить — нужна письменность и те, кто был достаточно зол и достаточно добр. Это паломничество, парень, сделаться самим человечеством, ради которого всё и затеяно, влезть в шкуру, кататься на бивне, тереть дольше, чем живёшь, перестать бояться молний, не обращать внимания на являющиеся во снах образы древних ящеров, и тогда впереди замаячит неверный, однако же хоть какой-то сигнал.

Первые признаки того, что система пришла к упорядочению, появились в 960-е годы до нашей эры. Г. понял это, сличая «Бамбуковые анналы» — насколько главный это источник и из скольких, и чего, и какого именно Китая, объяснять не надо, — со второй подобной книжицей «Ши цзи», историческими записками, составленными Сыма Цянем, историографом и гиппархом. В обеих книгах завуалированно описывалась одна из экспедиций Му-вана, правителя из династии Чжоу. Во время неё он достиг места, где отдыхали синие птицы на горе Саньвэй.

Р. смотрел тогда на всё это и думал — да какая б ни была алхимическая страсть, она не поощряется никакой общественной стратой, сколько тех ни существовало или существует сейчас. Оттого, видимо, в деле лишь энтузиасты, готовые скрывать спирали хоть у себя in recto [64]. Ему-то в своё время повезло оказаться при деньгах, иные же от безысходности искали покровительства при дворах, где за конуру, выстроенную вокруг длинного стола на занозистых козлах, приходилось платить частью ума, частью души и частью психики, да и почти везде уже существовал, чтобы унижать неофита, свой Мерлин, уёбанный и колючий, энгр в седьмом поколении, вроде и не покидающий астрономической башни, но на твой покой как-то влияющий. Повторяемые вновь и вновь эволюционные жернова, чистая травля ради травли, видимо, откуда-то они прознали, что химического золота им не светит, провал и с бессмертием; пожилой сухарь в балахоне со звёздами вылетает с едва приспущенного моста на талях, уворачивается от своего раскрывающегося в воздухе сундука со спечёнными листами свинцовой отработки, отряхивается и уходит в лес, чтобы возникнуть этаким перерождённым субчиком, уже без бровей и мочек, шаманом bello gerente [65] или властителем дум в европейской столице.

Он проснулся, казалось, от какого-то негромкого звука, возможно, вомбат сорвался с плотины в затон, или буревестник, отлетевший от моря немного вглубь острова, склевал улитку, или лирохвост вздумал передразнивать собаку-динго, переполошив стаю кроликов; увидел смотрящего на него высокого человека в приплюснутом цилиндре и широких, едва не спадающих с голых рук манжетах. Сперва сделалось жутко, но потом он лишь констатировал подтверждение своим догадкам, и волнение стало проходить. Ещё не рассвело. Между тем человек снял цилиндр, приблизился и протянул полями вверх.

— Идите на хуй, сэр, — сказал он по-русски, — я же не прошу у вас карту окрестностей, то есть второе по ценности, чем вы располагаете.

Он потряс цилиндром, ещё некоторое время глядя ему в глаза. На лесном озере неподалёку загомонили кряквы, наверняка сейчас их напоминающие бочонки задки торчат из глади тут и там, а лапки и есть