Однажды она позвонила из Риги, где снимала репортаж, поинтересовалась, как у меня дела, призналась, что опустошила мини-бар, и мы долго беседовали, совсем как раньше. В тот вечер она добавила еще один кирпичик к своим туманным теориям, новую главу к виртуальной книге. Эта попытка рационализировать наш мир выглядела странной, равно как и желание объяснить или организовать его любой ценой. Она не хотела признавать, что мы подобны птицам в небесах, которые встречаются в неоглядной выси, потом воздушные потоки уносят их в разные стороны, и они приземляются где придется. В наших жизнях нет ни логики, ни смысла – один только случай. Таким способом Хелен пыталась разобраться в непознаваемом обществе, придать ему смысл, который бы сделал его терпимым. Кто-то смотрит на звезды и молится, она придумывала теоремы с убежденностью фанатички. Напрасно я говорил, что разрыв – всего лишь испытание, что он укрепит наш союз, что глупо страдать поодиночке и пора снова сойтись.

– Исключено, Том, это было бы чудовищной ошибкой. Разделившиеся континенты никогда больше не сходятся. Мы неизбежно встретим на своем пути другие континенты, будем вместе несколько лет, снова расстанемся и так до бесконечности. Будут опасные столкновения, подземные толчки, грозные цунами, но движение неостановимо. Нами управляют таинственные силы, нас разделяет эрозия времени – вопреки нашим гребаным чувствам, – и мы не в силах сопротивляться, разве что окончательно закоснеть, отвергнуть рацио и восстать против эволюции. Наши судьбы не в нашей власти, они подчиняются базовым законам тектоники любви. Есть только схождения, расхождения и сдвиги. Наше воспитание, образование и религиозная культура всеми силами пытаются стереть, перенаправить, уничтожить неумолимые сдвиги. Это так же глупо, как останавливать прилив, дуя на него с берега.

Я некоторое время слушал разглагольствования Хелен, не имея что возразить и серьезно сомневаясь в обыкновенности ее теории. Хелен на свой особенный манер «оформляла» удел человека, придавала ему внушающий уверенность облик.

Реальность была куда прозаичней. За время, прошедшее после нашего расставания, я понял, что Хелен нужна химера, чтобы та оставляла ее вечно неудовлетворенной. Она придумала себе сказочного героя, современного Ланселота, а я не понял, что, если хочу ее удержать, должен изображать неустрашимого рыцаря. Я отказался превращаться в голливудского героя, не отправился в турне по американским университетам, нашел работу, стал получать скромную зарплату и… превратился в Господина Заурядность, в обывателя, который каждое утро, в одно и то же время, уходит на службу, а вечером возвращается домой в назначенный час.

С тех пор как мы стали жить вместе, я ни разу не попал в тяжелую переделку вроде тех, что заставляли бы мужчин симпатизировать мне и покоряли женские сердца. Если не считать нелепого падения на скользком тротуаре рядом с остановкой автобуса № 135 зимой 2009 года, ничего опасного не случилось. По тону, который брала Хелен в разговоре со мной, и – главное – по ее многозначительным умолчаниям и взглядам, острым как нож, я понял, что она стала меньше меня ценить и уважать. Я спрашивал себя, какую допустил ошибку, чем провинился, почему Хелен так отдалилась, из-за чего в ее глазах все чаще мелькает жалость? Она терпела меня по множеству причин: я много занимался дочерью, отводил ее к Микале, ходил за покупками, холодильник был всегда полон, белье постирано и поглажено, дом убран. Хелен могла не думать о многочисленных обязанностях жены и матери, ездить когда и куда угодно, общаться с многочисленными приятельницами. Когда я предлагал сходить куда-нибудь вместе, ее лицо выражало брезгливое недоумение.

Я долго был трофеем Хелен, ни у одной из подруг не было никого красивее и оригинальнее. А потом она пресытилась, устала, потеряла ко мне интерес, хотя мы были семьей и у нас родилась замечательная дочь. Да, я был первым из ее знакомых, кто мог вслепую разобрать и собрать автомат, в совершенстве владел техникой рукопашного боя, мог за семь секунд убить человека и умел много чего другого, вряд ли насущно необходимого жительнице Лондона, но полезного в горячих точках земного шара.

В самом начале Сьюзан считала меня глуповатым. Как-то раз Хелен в запальчивости проговорилась, что, по мнению ее продюсера, я – деревенщина, но это не помешало нам сблизиться. К чести друзей Хелен, после нашего с ней расставания они меня не отвергли. В этой банде умников я был дополнительным членом семьи, Крепышом Томми, и ни для кого не представлял опасности. Я уверен, что Хелен клюнула на покрытого шрамами вояку, не стесняющегося в выражениях, прямолинейного и рационального, кроме того, мы потрясающе ладили в койке.

Теперь я точно знаю, что трещина в отношениях появилась той ночью, когда мы гуляли по Лондону и я предложил Хелен продать ее дом и переехать в больший. Я не понимал, как сильно она привязана к родовому гнезду, и совершил роковую ошибку. В этом пункте Хелен была непреклонна, тут она эволюционировать не желала, хотя, по ее собственной теории, мужчина и женщина начинают отдаляться, именно перестав «эволюционировать в одном направлении». Я посмел сформулировать неприемлемое требование, хотел выгнать ее из дома, стал опасен, превратился во врага, окопавшегося в самом сердце мира. Рано или поздно проблема снова встала бы на повестку дня, и Хелен сыграла на опережение. Из нас троих один был лишним, и той ночью она «отсекла» лишнее, хотя сразу мы этого не осознали.

Я мог купить квартиру, но пришлось бы переехать в отдаленный район; к счастью, нашлось жилье с двумя спальнями на шестом этаже без лифта в Брондесбери[77] – за бешеную цену, но в десяти минутах от Салли. В следующие годы я был нянькой, воспитателем, мог по первому зову выручить Хелен, и она доверяла мне дочь. Я кормил Салли, укладывал ее спать, играл с ней, гулял, давал поговорить по телефону с мамочкой, звонившей с другого конца света. Когда Хелен возвращалась со съемок и начинала монтировать фильм, наша жизнь снова обретала черты супружеской, но она втайне мечтала, чтобы «где-нибудь бабахнуло» и она рванула туда, оставив нас вдвоем.

Я был стыковочной переменной, идеально подходящей для ухода за «ее» дочерью. Хелен никогда не говорила «наша дочь», Салли принадлежала только ей, мне отводилась роль производителя. Она была права: наши чувства напоминали континенты, дрейфующие в противоположные стороны.

* * *

Моя жизнь перевернулась в четверг, в 7:43 утра 19 декабря 2013 года. Я собирался покинуть номер в эдинбургском отеле, и тут на сотовый позвонил Дэвис. Я приехал в Шотландию готовить новогодний пробег на горных велосипедах для сотрудников «Barclays»[78], но он сказал, что должен немедленно со мной встретиться. Мне не хотелось отменять две назначенные встречи, и я предложил увидеться на следующий день. Внезапно тон Дэвиса изменился с дружеского на командный: