– Садитесь в самолет! На рейс в девять двадцать пять есть места. Я заберу вас в аэропорту.

Меня удивила и озаботила угрожающая интонация и тревога в голосе шефа – предвестница дурных новостей. Совесть моя была совершенно чиста: никогда еще дела в ассоциации не обстояли так успешно, мы даже наняли новых аниматоров, так что выговора от Дэвиса я не ждал, а если придется выслушать несколько неприятных слов, как-нибудь переживу…

Полковник ждал меня в Гатвике[79].

– Как дела, старина? Отличная погодка! Давайте-ка пропустим по стаканчику.

Он привел меня в кафе, выбрал столик на отшибе, дождался, чтобы принесли напитки, и заворчал на официантку, когда та напомнила, что в здании аэропорта не курят. Дэвис нервным движением сунул пачку в карман и пустился в объяснения:

– Я сорвал вас с места ради срочного дела… Знаете, кто такой Малкольм Рейнер?

– Миллиардер?

– Да.

– Никогда с ним не встречался.

– Мы знакомы всю жизнь. Наши семьи всегда были близки. Мы вместе учились в Оксфорде. Он мой лучший друг, почти брат. Сорок лет назад Малкольм унаследовал старый фамильный банк, создал пенсионный фонд, и теперь у него гигантское рентабельное предприятие. Он всегда вовремя менял направление, был и остается мечтателем, королем игры на опережение, самым ловким из финансистов. Его уважают и боятся. Он говорит на равных с самыми могущественными людьми планеты. Его состояние – одиннадцатое в мире и первое в королевстве. Но у моего друга Рейнера есть проблема, очень серьезная, мы ее обсуждали, и в разговоре всплыло ваше имя.

* * *

Малкольм Рейнер жил на Кенсингтон-Палас-Гарденз[80], в викторианском особняке, более импозантном и так же хорошо охраняемом, как Банк Англии. Пока не открылись чугунные решетки, я, как это ни смешно, думал, что подобной резиденцией могут владеть только монархи.

– Сколько здесь комнат?

– Не знаю, – ответил Дэвис. – Общая площадь составляет пять тысяч квадратных метров. После Букингемского дворца он самый большой в Лондоне.

– Ух ты…

– Малкольм теперь редко здесь бывает, предпочитает жить за городом, у него усадьба в графстве Кент, рядом с Бересби.

Мы прошли строжайший досмотр – как в аэропорту, сдали мобильники и попали в филиал Национальной галереи. Я не смогу описать нагромождение картин, ваз, доспехов, безделушек, старинной мебели, ковров и гобеленов на стенах. Могло показаться, что хозяин дома стремился занять каждый сантиметр свободного пространства. Мы следовали за мажордомом в ливрее по анфиладе залов, где на стенах висели шпаги, кинжалы, ружья и старинные пистолеты, охотничьи трофеи и музыкальные инструменты. Еще два зала были отданы под картины старых фламандских мастеров. Мы поднялись по роскошной мраморной лестнице, обрамленной портретами аристократов в парадном платье, на втором этаже вошли в огромный бальный зал, напомнивший мне главный зал Виндзорского замка. Потолок украшала фреска на мифологический сюжет. Двенадцать окон фасада смотрели на Кенсингтонские сады. Мажордом испарился, оставив нас рассматривать полотна на мольбертах. Я смотрел на портрет женщины с бледным лицом, длинными темными волосами и загадочной улыбкой.

– Вы имеете удовольствие любоваться «Мадонной с розой» великого Рафаэля, это одна из тех картин, которую Малкольм никогда не дает на выставки[81]. Она прекрасна, не правда ли?

Я кивнул с видом знатока:

– Но не похожа на Деву Марию.

– И потому так красива.

– Восхищаетесь моей любимицей?

Мы обернулись на звук низкого голоса и увидели Малкольма Рейнера. Этот статный мужчина выглядел моложе Дэвиса – может, потому, что был стройнее или просто отказывался стареть, сохранив смоляной цвет волос и гладкое загорелое лицо.

– Представляю тебе Томаса Ларча, Малкольм.

Рейнер крепко пожал мне руку.

– Как поживаешь, старина? – спросил он Дэвиса, не сводя с меня глаз.

– Придется оперировать второе колено.

– Сбрось ты двадцать кило, сразу почувствовал бы себя лучше. Согласны, мистер Ларч?

Я не знал, как вывернуться из неловкой ситуации.

– Позвольте мне откланяться, – сказал Дэвис. – Увидимся в этот уик-энд, Малкольм?

Рейнер кивнул и повернулся ко мне:

– Пойдемте.

Мы снова пересекли зал, в дверях я обернулся и увидел моего патрона, направлявшегося в музыкальную комнату. Рейнер открыл дверь, мы поднялись по винтовой лестнице на следующий этаж, и хозяин провел меня в библиотеку, такую же огромную, как гостиная на втором этаже. Все стены, от пола до потолка, были заняты стеллажами с десятками тысяч старинных книг, стоявших в идеальном порядке. В центре расположился гигантский бильярд, а у одного из окон полукругом, как в зрительном зале, стояли шесть ярко-красных кожаных кресел. Я огляделся, потрясенный пышностью обстановки.

– Это… это великолепно!

– Вы правы, у меня есть несколько воистину прекрасных вещиц. Напомните, чтобы я показал вам Библию Гутенберга[82]. В мире их осталось очень мало.

Он подошел к низкому бару с дюжиной бутылок:

– Что будете пить?

– Все равно, апельсиновый сок или тоник.

– С капелькой джина?

– Почему бы и нет…

Рейнер наполнил стаканы и вернулся к окну. Я заметил, что кожа у него на руках усеяна старческими пигментными пятнами. Он говорил очень медленно и членораздельно, как будто взвешивал каждое слово.

– Я очень рад нашему знакомству, мистер Ларч, не каждый день встречаешься с героем.

– Вы заставляете меня краснеть…

– Ничуть, я читал ваше досье. Вы – настоящий герой. Документальный фильм очень впечатляет.