В качестве противоядия совместимым веществом был элемент чистого иридиума, прекратившего существование в таковом виде.

За неимением запасов, имперские солдаты с распоряжения командующего флотом подрывали острова, дабы выжать из них его крохи и ими расплатиться с долгами.

По заминированным и тонущим островам курсировали танкеры с насосами, проглатывающими и отфильтровывающими иридиумовые сгустки, всплывавшие после взрывов.

Лорд — протектор, получив уведомление о деятельности командующего собрался приговорить исполнителей к смерти, но Барданор сказал ему.

— Трудные времена, накажи всех преступников — империя лишится слуг. И защитник прогнулся.

Не легче жилось и в сердцевине страны.

Неисчислимое количество заводов трудились в круглосуточном режиме, и если из строя выходил один котел, аварию часто упускали из виду.

На тесные кварталы обрушивался пожар и пламя поглощало районы.

Правительственные организации и войска были спешно отозваны в более — менее уцелевшие земли, а протекторы, вместе с лордом — защитником отныне день и ночь сторожили императора, чья психика серьезно пострадала от нахлынувших бед.

Промышленная держава нефти и угля сыпалась, когда источились рудники и залежи нефти. Утопая в долгах, империя расплачивалась единственным еще имевшим цену в глазах других государств ресурсом — землей.

Со счетов списывались многие корабли, ныне простаивающие в Хэнгтерволе. Их нечем было заправить.

От удара оправилась Империя Солнца (Торговая Империя) — бывшее связующее звено меж Хольдоном и Рокмейнселлом.

От Хольдона — крупнейшего региона, остался лишь шпиль храма на утонувшей горе, едва заметный при волнах.

На местах, и на островах, лишенных прямой связи с империей появлялись центры самоуправления.

Научный институт личного императорского величества выдал в массовое пользование разработку газа, подавляющего эмоции.

Последний шаг, последний предел — Последним Пределом назвали это событие свободные люди, они убежали на самый край Островной Империи, бывшего Севергарда, и основали в потемках ушедшего мира крепость, способную выстоять даже самый великий прилив.

Они так считали, и считают до сих пор.

Верят до конца, что в этом месте, названным Последним Пределом — настоящей живой скале, стены которой сформировались под слиянием гранита и заледенелого феарора, найденного ранее, до катастрофы во льдах можно затаиться и не бояться напастей.

Феарором звался теплый лед, не плавящийся под дикими солнечными лучами и будто оберегающий гостей от внешних бед.

Издали город переливался в зависимости от положения солнца, как самоцветы под искрой.

Последний оплот надежды всего человечества отмежевался от мертвецкой бездны и укоризненно сиял, когда имперцы прятались по домам при шуме волн.

Путь к нему был настолько тяжким, что правительство после тройки неудачных «экспедиций» и захватнических операций, после того как вокруг Предела появились острова погибших кораблей, бросили эту затею.

Просто построили со стороны Последнего Предела кучу маяков, снаряженных дальнобойными орудиями. На том и успокоились.

Неизвестный слышал, что в подвластных императору территориях, в колоссальных масштабах применялся «воздушный яд» — в народе получил название — Черное серебро, так как убивал не только микробы и бактерии, но и все живые микроорганизмы.

Парализующий волю и сознание, развивающий центр наслаждения. Человек, ничего не имея, был доволен всем. Медленно умирал от этого «яда», и был счастлив. По крайней мере таковым себя считал. Люди забыли, что такое настоящее счастье. Черное серебро возвращало общество к первобытным инстинктам, где главное — победа или смерть. Победа за счет других, иди по головам врагов, братьев, товарищей, любимых, стремись к вершине любой ценой. Мораль и нравственность — пустые слова. Любовь — не существует. Желание и страсть их пределы.

Туннель в пустоту, в ничто — так ознаменовался исход горном с Последнего Предела.

Признаться, парящие кинжалы безоговорочно доверяли вестям с него.

Неизвестный стоял и разглядывал карту изуродованного мира. К нему, потирая руки, бесшумно подошёл пожилой мужчина.

— Альфредо, я тебя слышу.

— Меня нельзя слышать — это мой дар. Ты решил?

— Вечером. Я получу клеймо, вы запаслись чистым иридиумом?

— Для личных нужд… У меня его достаточно.

— Что — то не так? Вы побледнели.

— Все мы бледнеем, мне идет пятый десяток, спроси в тот день, когда тебя нашли, я бы рассмеялся, но сейчас не до смеха. Ты точно решил уйти?

— Я направлюсь в Темплстер. Отец говорил мне найти Даффи, наверное, его друга. Сомневаюсь, что он еще живой и здравствует, но надо попытаться, надо с чего — то начать.

— А затем?

— Затем я направлюсь в сердце островной империи, в самый центр.

— Это глупая затея…

Неизвестный задумчиво почесал затылок. Каменная маска на его лице не выдавала ничего, но Альфредо знал его слишком хорошо:

«За пятнадцать лет он так и не доверился мне полностью».

— Тогда, в туннеле, я нашел тело. Ваш мастер…

— Эрнстард — скупо ответил Альфредо. Тебя никогда особо не интересовала история, но ты все равно её изучал. Хотел найти что — то из прошлого своего отца?

— И не нашел. Словно его не существовало.

— Но ты здесь.

— Я даже не уверен, может я выращен? А Лени — придуманное случайное имя, созданное, чтобы успокоить, дать что — то человеку, не имеющему ничего. Но теперь у меня есть жизнь, и эта жизнь будет менять жизни других.

— Ты хотел, чем — то поделиться…

— Хотел. Вам интересно, почему я не сказал сразу? Прошло столько времени, и вы узнаете только сейчас? В нагрудном кармане у Эрнстарда лежала записка, а на груди медальон. Похоже его ударили в спину и убежали, рана была старее, чем разложившийся труп, поэтому я сделал вывод, что он ушёл достаточно далеко от места нападения.

В записке было упомянуто его сожаление о содеянном.

Он раскаивался и призывал случайного путника, встретившего его, закончить поручение, остановить кризис, появившийся из — за его ошибок.

Я думал о том, что это бред полоумного, сбрендившего человека, но перечитывая письмо на ночь, как молитву ко мне приходила ясность — он точно знал кому в руки оно может попасть.

Вы говорили, что он имел своеобразный дар. Дар предвидеть отдельные ветви судьбы.

— Хочешь сказать, что ты являешься частью его судьбы? Способен изменить устои, формировавшиеся практически пол века в одиночку?

— Я не вижу другого объяснения. Стоит попытаться, чего я потеряю? Максимум — это свою жизнь. Одна в обмен на острова — справедливо?