– И кто же ее выдумал? – бормочет она, но наконец выбирается из кровати.

 Полагаю, ответа она не ожидает, но у меня его и нет.

 В Камелоте для женщин существует множество глупых правил: пастельные цвета до заката, вырезы выше ключиц; никогда не поднимать юбку так высоко, чтобы открыть щиколотки; волосы забирать в прическу, если ты уже не девица; не танцевать дважды с одним и тем же мужчиной, если только вы не обручены; не оставаться наедине с мужчиной не из твоей семьи. Не знаю, откуда они появились, но прежде я никогда не задавалась этим вопросом. Они существовали – и все. Но на Авалоне их не было, и после проведенного там времени я понимаю, что они слишком уж строги.

 Моргана забирает у меня платье и заходит за расписную ширму, чтобы переодеться.

– А ты знаешь, как проходит отбор? – спрашиваю я.

– Полагаю, с кучей речей про храбрость и доблесть?

– Будет только одна, и произносить ее будет Артур. Мы несколько дней над ней работали. Потом он назовет выбранных рыцарей, они поклянутся ему в верности – и все. Их будет всего пятьдесят. Так сделали для того, чтобы над Артуром посмеяться. Но Ланс видел их тренировки и выделил среди них лучших. Мы справимся. А потом все плавно перетечет в прощальный пир.

 Моргана фыркает.

– Как мило. Похоже, все они будут надеяться, что мы не вернемся.

– Так, значит, ты придешь на отбор? И на пир?

– Я бы предпочла глотать крысиный гной.

– А у крыс есть… – Я качаю головой.

 Я еще даже не завтракала, для разговоров о крысах слишком рано.

– Неважно, – продолжаю я. – Но тебе стоит прийти. Даже если ты не слышишь шепотки за своей спиной, это не значит, что они на тебя не влияют.

 Моргана выходит из-за ширмы уже в платье. Оно странно на ней смотрится, и не только потому, что не затянуто. Кажется, я никогда не видела ее настолько… закрытой. Она едва ли сможет поднять в этом платье руку – иначе порвет шелк. Выглядит она совершенно разбитой и неуклюже одергивает юбку, пока смотрится в зеркало.

– Выглядишь прелестно, – говорю я, но Моргана отвечает мне хмурым взглядом и жестом просит помочь со шнуровкой.

– Что они говорят? – шепчет она.

 Ей не хочется волноваться из-за чужих разговоров. Тем не менее ей не все равно. И какая-то часть меня вздыхает с облегчением: это делает Моргану более человечной, такой же ранимой, как и все мы, хоть она и притворяется, будто это не так.

 Я затягиваю на ней ленты, и она рычит, хотя я оставила их довольно свободными. Моя мать делала это так сильно, что я едва могла дышать. Иногда, после того как служанка помогала мне избавиться от платья, я находила на ребрах пятна синего, фиолетового и зеленого цвета.

– Говорят, что ты прячешься. – Я завязываю на ее спине бантик и оглядываю ее в зеркале.

 Мы стоим рядом. Две стороны одной монеты, как называла нас Нимуэ. Такие разные, но с такими похожими сердцами.

– Они говорят, что ты боишься. Что ты чего-то стыдишься – хотя не могут сойтись в том, чего именно. Кто-то говорит, что бородавок. Кто-то – что шестого пальца. Кое-кто клялся, что ты вернулась ко двору с ребенком фейри под сердцем, и кожа у тебя оттого посинела.

 Моргана фыркает от смеха.

– Люди такие идиоты, Эл, – произносит она, но взгляд ее остается тяжелым.

– Может, и так. – Я обнимаю ее и кладу голову ей на плечо. – Вчера Мордред назвал тебя трусихой за то, что ты не пришла на ужин.

 Она хмурится, и атмосфера в комнате меняется.

– Так и сказал? – низко шипит она. – Назвал меня трусливой?

 Я киваю и задеваю Моргану подбородком – она кривится, но не просит меня отойти.

– Ну ладно, – цедит она сквозь зубы. – Схожу я на эту вашу церемонию. Но не думай, что мне будет это в радость.

 Я стискиваю ее плечи и легонько целую в щеку.

– И не посмею.

 Я бывала на рыцарских отборах и прежде, пускай всегда и считала их лишь предлогом для банкета после. В моих воспоминаниях это утомительные вечера, но они хотя бы быстро проходили. Король Утер обычно наблюдал за тем, как какой-нибудь лорд, или граф, или заграничный принц отправляется на поиски верных людей.

 Но, казалось, выбор они сделали загодя. Они знали, кого хотели взять с собой, и перечисляли имена одно за другим. Когда к рыцарю обращались, он выходил вперед, кланялся и клялся в верности до самого конца похода, несмотря ни на что.

 Я следую за Артуром по ступеням дворца к оживленному двору, в руках у меня пергамент. Его разворачивали и сворачивали обратно столько раз за последние дни, что он готов вот-вот развалиться на части. На нем – имена пятидесяти мужчин, которых выбрал Ланселот, – они помогут в завоевании Лионесса.

 Пятьдесят человек. Вот и все. Мерлин ожидал, что мы сможем покорить дикую, населенную чудовищами страну с пятьюдесятью рыцарями.

 А может, он этого и не ожидал. Может, он думал, что мы не справимся, потому и посылал с нами немного солдат. Но это не имеет значения. Неважно, пятьдесят у нас будет воинов или тысяча – мирный договор с Лионессом подпишем все равно.

 Но я бы предпочла отряд побольше. Больше людей – значит, больше сыновей благородных кровей, чьи семьи присягнули бы Артуру, назвали бы его королем. А поддержка нам бы не помешала.

 Тем не менее пятьдесят рыцарей – все, на что мы можем рассчитывать. Придется этим довольствоваться.

 Во дворе полно народа: благородных сэров, судя по дорогому шелку, блистающему в свете полуденного солнца. Они собрались вокруг кучки рыцарей в сияющих доспехах, которые стоят плечом к плечу.

 Мы прибываем последними. Мерлин уже ждет на помосте в центре площади: на нем темно-синяя бархатная роба, а седые волосы перехвачены сзади кожаным ремешком.

 Прежде чем Артур присоединяется к нему, я вкладываю в его руки пергамент, и он улыбается, немного нервно, но благодарно. Артур выглядит таким уверенным всякий раз, когда обращается к толпе… как он умудряется так нервничать перед этим?

– Все будет хорошо, – успокаиваю его я. – Все закончится, глазом не успеешь моргнуть.

 Он коротко кивает, а потом отворачивается и поднимается по ступенькам к Мерлину. Мы с Ланселотом и Морганой встаем перед толпой, так близко к рыцарям, что от запаха их пота у меня кружится голова. Я пытаюсь не подать виду, но Моргана своего неудобства не скрывает и прикрывает нос рукавом своего серого