Гавейном. Должно быть, он почувствовал на себе мое внимание. Он оборачивается и смотрит мне в глаза, пока не исчезает в толпе. А я стараюсь не вспоминать о другом его взгляде – умоляющем и отчаянном, диком, полном слез.

– Элейн? – Ланселот помогает мне выбраться из омута мыслей. На лице его – растерянность.

– Что ты в нем увидел? – спрашиваю я. – В Гавейне?

 Он на мгновение задумывается, а потом пожимает плечами.

– Он новичок, но не безнадежный, полагаю. Страсти много, точности никакой… но этому можно научиться. Он молод.

– Не так уж и молод, – отвечаю я. – Они с Артуром погодки.

– Его в твоем списке не было? – интересуется Моргана.

– Нет, – не сразу признается Ланселот. – Никого из них не было – тех, кто вышел вперед. Парочка из них многообещающи, но никто еще толком не обучен. К Лионессу никто не готов.

– Что ж, будем считать, что готов, – произношу я, словно это все решает. – Мы ведь не идем на войну, так? Они просто сопровождение, ничего больше. С этим-то они справятся, так?

 Ланселот в конце концов кивает.

– Да, – выдыхает он.

– Вот и хорошо. Сходишь за сэром Гавейном, позовешь его на завтрак? – Я схожу с помоста, Моргана и Ланселот – за мной.

– Зачем это? – Ланселот хмурится.

 Потому что это важно. Потому что он останется стоять, когда все мы падем. Потому что он – недостающий кусок мозаики. Он нам нужен.

 Но я не могу рассказать ему всего этого.

– Ты ведь слышал его… он кузен Артура. И Морганы тоже, раз уж мы об этом заговорили. Он наша ниточка к знати, а после того, что устроил Мордред, нам этого очень не хватает.

 Когда битва затихнет, когда Артура предадут, когда его спину пронзят мечи – прямиком через живот, – Гавейн понесет его. Он поддержит его. Он протащит его один много миль. Он промоет его рану – так хорошо, как только сумеет, чтобы тот не терял сознания, чтобы боль была не такой яркой, но всего этого будет мало. И Гавейн поймет это. Потому и принесет Артура на берег. Ко мне.

 Иногда я прихожу одна. Иногда со мной Гвиневра или Моргана. Иногда туда приходим все мы – на лодке, втроем. Сквозь туман плыть так сложно, но мы не колеблемся – дело ведь в Артуре.

 Гавейн расскажет о случившемся тихим голосом, но в этом не будет нужды. Я видела все это, но ему важно это произнести – чтобы самому поверить в свои слова.

 Он попросит меня спасти Артура, и его голос сломается, словно у подростка.

 Я отвечу ему, что не уверена, смогу ли это сделать, и он покачает головой.

– Ты сможешь, – твердо произнесет он. – Ты сможешь.

 Я не стану его поправлять, но и пустых обещаний не дам. Даже если я захочу, я не смогу разомк-нуть губ.

 Вместе мы погрузим Артура в лодку. Если со мной придут Гвиневра и Моргана, они останутся с ним, будут гладить его по волосам, шептать утешения и заклинания, от которых толка не больше, чем от поцелуев матери для больной коленки.

 На обратном пути к Авалону я оцепенею. Меня захлестнут эмоции, но я не дам им поглотить меня. Все мои мысли будут о том, что я должна вернуться на Авалон, что времени нет и что все висит на волоске.

 Если бы я прочувствовала всю важность момента, то не смогла бы и с места сдвинуться. Пусть уж лучше меня окутает шоком, пусть уж лучше мной завладеет холодная логика.

 Я отчалю от берега и, оглянувшись, увижу Гавейна – с опущенными плечами и головой. Из него словно выльется вся жизнь, но он останется стоять. Он будет сражаться за Артура и за его наследие, даже если Артур погибнет. Он будет скорбеть, да так сильно, что скорбь будет готова его сломить… но не сломит.

Что бы ни случилось, только Гавейн никогда не предаст Артура, никогда не побежит, никогда не струсит. Во многих смыслах Гавейн – лучший из нас.

 Он нужен нам, или у нас не останется ни шанса.

18

 Артур и Гавейн подружились быстро, и меня это удивило – хотя не должно было. Я ведь видела, как он сражается на стороне Артура. Он готов отдать жизнь за своего короля. Но еще я знаю, что наш дружеский кружок слишком тесен и нам сложно принимать в него новых людей. Но у Гавейна это получается – так же просто, как сделать вдох. Когда Ланселот возвращается с Гавейном и тот замечает в руках Артура книгу, они тут же начинают ее обсуждать, а нам остается лишь молча за ними наблюдать.

 Моргане он вроде тоже нравится: как и нанятые ею слуги, Гавейн ее не страшится, и этого достаточно, чтобы расположить к себе. Наш утренний чай еще не остыл, а она уже поддразнивает Гавейна – так она всегда поддразнивала Артура, – и я почти ожидаю, когда она взъерошит его волосы или заправит за ухо прядь, пока мягко смеется над ними обоими. Но ко всеобщему удивлению – и Морганы тоже, – Гавейну удается вырвать у нее обещание прочесть книгу, о которой они говорят.

– Я годами пытался уговорить ее заглянуть хоть в одну! – восклицает Артур, ударяя ладонями по столу. – Но ей не интересно то, в чем нет заклинаний или рецептов зелий.

 Артур упомянул колдовство, и я затаиваю дыхание. Магия в Альбионе все еще под запретом, и пусть Моргана не произнесла ни одного заклинания с момента нашего прибытия (по крайней мере, на моих глазах), я не знаю, как Гавейн отреагирует

– Хотел бы я на них посмотреть, – обращается он к Моргане. – Хотя для меня это наверняка будет просто набором букв.

– Откуда ты знаешь? – Моргана берет в руки чашку. – Мы ведь родственники… кровь в наших венах одна и та же. Может, твои способности тебя удивят.

– Моргана, хватит… ты уже одарила меня ложными надеждами в детстве, – смеется Артур, а потом поворачивается к Гавейну. – Она пыталась убедить меня, что я смогу поднять в воздух камни. Хотя на самом деле это делала она, но я так этим гордился, что хотел показать свой новый дар Леди Озера и ее совету. Чтобы они позволили мне заниматься вместе с Морганой. Конечно, я опозорился на глазах у всех: магия моя исчезла так же быстро, как и появилась.

 Гавейн смеется, случайно выплевывает свой чай и пытается скрыть это, прикрывшись рукой. Мы хохочем еще