– Я не знаю, сколько на самом деле могу вынести.

– Мы это узнаем.

– Зачем?

– Потому что это удовлетворяет нас обоих. Некоторые называют меня чудовищем, поскольку мне нравится щелкать плеткой и слышать крик побежденных. Крики и борьба возбуждают меня.

– Неужели именно этим ты наслаждаешься?

– Как и ты. Просто ты не признаёшь этого.

– Неправда. Я хочу совсем иного.

– Тогда почему же ты позволяешь мне поступать так с тобой?

Я смотрю в его холодные, словно бриллианты, глаза и читаю в них правду о себе. Думаю о том, за что я расплачиваюсь, и прихожу к выводу: меня следует наказать еще больше. За совершенные мною грехи и причиненную по моей вине боль я заслужила и удары плеткой, и палки, и жестокое насилие.

– Я знаю тебя лучше, чем ты сама себя знаешь, дражайшая Эйва, – говорит он. – Поэтому я выбрал тебя. Мне прекрасно известно: ты вернешься, чтобы продолжить нашу игру, чтобы испытать нечто более страшное.

Он ласково гладит меня по лицу. Его нежные прикосновения расслабляют, но я вздрагиваю.

– Насколько страшное? – шепчу я.

Он улыбается:

– Мы это узнаем, да?

Я внезапно пробуждаюсь в башенке и начинаю моргать от яркого солнечного света, который бьет в окна. Мое левое бедро затекло от лежания на голом полу. Во рту словно вата, голова пульсирует болью от похмелья, которое я полностью заслужила, потому что вчера вечером выпила целую бутылку вина. Застонав, закрываю лицо руками в попытке заслонить глаза от солнечного света. Они невыносимо болят. Как это я заснула здесь на полу? Почему так и не дошла до кровати?

И тут в голове всплыли воспоминания. Подъем на лестницу. Горящие свечи в старинных бра. Но сейчас очаг тщательно вычищен – никакого намека на золу. Альков пуст – лишь голые стены и пол. Ни кровати, ни занавесок, ни наручников, свисающих с потолка. Я снова в своем времени, в своем мире.

Во что я одета? Никакого платья из медного шелка – только тонкая ночная сорочка, которую я обычно надеваю, когда собираюсь спать. Смотрю на свои запястья и не вижу никаких синяков или царапин от наручников.

Я с трудом поднимаюсь на ноги и, крепко держась за перила, медленно спускаюсь по лестнице в спальню. Там я снимаю ночную сорочку и поворачиваюсь спиной к зеркалу. Прошлой ночью я извивалась под ударами плетки, кричала, когда ремни обжигали мою плоть, но при ярком свете утра вижу, что на моей спине не осталось ни синяков, ни рубцов. Я кручусь перед зеркалом в поисках каких-либо следов насилия на своем обнаженном теле, истязаний, которые мне пришлось снести от призрачного гостя, но никаких говорящих «сувениров» не нахожу.

Хотя… кое-что все-таки есть.

Я щупаю промежность и чувствую влажное свидетельство собственного возбуждения – влага обильна, и, должно быть, по внутренней стороне моего бедра стекает сейчас и то, что Броуди оставил после себя. Я изучаю поблескивающие кончики пальцев и задаюсь вопросом: неужели это порочная смесь нашей страсти, явное доказательство того, что меня насиловал человек, которого давно уже нет среди живых? Мои щеки вспыхивают от стыда при этом воспоминании, но этот же стыд рождает новую дрожь желания.

На прикроватной тумбочке звонит мобильный. Я беру трубку, но мое сердце все еще ухает, а руки дрожат.

– Алло?

– Ну наконец-то ты подошла. Я оставил тебе три голосовых сообщения.

– Здравствуй, Саймон. – Я вздыхаю и усаживаюсь на кровать.

– Ты избегала меня.

– Я не хотела отвлекаться. Я вошла во вкус.

– Неужели! Во вкус какого блюда?

– Я изучала рецепты. И писала.

– Да, я прочитал главы, которые ты мне прислала.

– И что ты думаешь?

– Они хороши.

– И только-то?

– Ладно-ладно. Они чертовски классные. Глава об устрицах пробудила во мне такой аппетит, что я пошел и умял две дюжины, а потом запил их мартини.

– Значит, я все правильно написала.

– Когда мне удастся дочитать эту книгу?

Я смотрю на ворох одежды, которая по-прежнему лежит там, где я бросила ее прошлой ночью. Призрак меня отвлек. Как вообще можно писать, если я постоянно останавливаюсь и принюхиваюсь к воздуху: вдруг повеет морским ароматом?

– Книгу я заканчиваю, – заверяю я редактора. – Этот дом прекрасно вдохновляет меня.

– Ах да, Вахта Броуди. Из-за нее я и звоню. Я хочу ее увидеть.

– Разумеется. Я могу отправить тебе фотографии. Лучшим в мире фотографом меня вряд ли назовешь, но…

– Я хочу увидеть ее своими глазами. Собирался к тебе в эти выходные.

– Что?

– Тут, в городе, девяносто два градуса[9], и я хочу сбежать из Бостона, пока окончательно не расплавился. Понимаешь, Эйва, ты пропала без вести на несколько месяцев, и Тео настаивает, чтобы я сам проверил что и как. Ведь это он подписал чек на твой аванс и теперь хочет убедиться, что ты снова взялась за работу и скоро сдашь ее. Если я смогу выехать в пятницу днем, то должен прибыть примерно в пять. Или у тебя на это время назначена свиданка с каким-нибудь горячим дровосеком?

– Я… э-э-э… – Возразить мне нечего, совсем нечего. Я могу произнести лишь следующее: – Прекрасно.

– Ну хорошо. Я свожу тебя поужинать, если хочешь.

– В этом нет необходимости.

– Тогда я приготовлю ужин сам. Или ты им займешься. Мне просто хочется взглянуть на дом этого морского волка. Кроме того, пора разработать какие-то маркетинговые стратегии. Если судить по главам, которые ты уже прислала, книга получается далеко не об одной еде. Ты прекрасно написала о самом месте, Эйва, так что теперь я хочу посмотреть на Вахту Броуди.

– Слишком далеко ехать, чтобы просто взглянуть на дом.

– Да я и тебя навестить хочу. Все спрашивают, куда ты пропала в последнее время. И почему.

Хотела бы я пропасть! Вот бы раствориться в этих стенах, как капитан Броуди. Стать невидимой, чтобы никто не смог заметить, что со мной произошло. Однако Саймона я знаю много лет, мы познакомились еще до того, как он стал моим редактором, и мне прекрасно известно: если он принял решение, остановить его невозможно.

– Раз уж ты приезжаешь ближе к вечеру, ты наверняка захочешь остаться на ночь.

– Я надеялся, что ты это предложишь.

– А Скотт тоже приедет?

– Нет, он играет в заботливого сына – уехал навестить маму. Так что будем только мы с тобой. Как в старые добрые времена.