Он засыпал с мыслью, что красивая девочка в его руках. Что её мягкое, податливое до невозможности, дурманящее, соблазнительное тело находится рядом, что она ластится и с готовностью отвечает на каждое его прикосновение. А трогал Марк её часто. По-разному. И каждый раз её реакция поражала. Хотел бы не реагировать, а не мог.

Таинственная подруга Марты свела его с ума.

И уже не только лавандовым ароматом, от которого он заводился с пол-оборота.

Он хотел с ней отношений. Хотел узнать её ближе. Приоткрыть завесу тайны, которой она окутала себя. Кажется, простая, без лишних закидонов и заморочек. Очень открытая, идущая на контакт.

И в то же время вся соткана из недосказанности. Из прошлого, которое она старательно оберегала.

Марк уважал частную территорию. В том числе и личную. Его взбесило бы, если бы кто-то попытался влезть на его территорию. Поэтому сразу пресекал любые порывы.

Олеся – она особенная. Всё же, да, особенная… Не похожа на других. Нежная. Как цветок. Подуешь сильнее – не сломается, но нагнется и больше в твою сторону не потянется, как не свети.

Когда эта мысль возникла у него в голове, он обозвал себя долбаным романтиком. Какой в их время романтизм? Всё прозаичнее.

И эта же самая прозаичность разбивалась в осколки о негромкий голос Олеси, об её искреннюю, зачастую полную смущения улыбку. Глядя на её губы, Марку хотелось от души выругаться и потребовать объяснения, что же тогда такая стесняшка делала в гостиничном номере с незнакомым мужиком?

Марк понял одно. Или он отпускает факт их знакомства и начинает ухаживать за Олесей заново, или ставит точку. Перекрывает всё, перечеркивает. Забывает эту красивую девочку, от которой его так конкретно повело, и не факт, что он потом не будет жалеть всю жизнь. Не встретит ту, от которой его так же торкнет. Накроет с головой.

Марк выдохнул. Сел. Подумал.

Не отступится…

Черт с ним, с её прошлым. Разберется. Главное, чтобы в настоящем он только один был.

Когда она вышла к нему утром не накрашенная, с ещё влажными волосами, он едва не сорвался, не украл её. В последний момент тормознул себя, чтобы не вдавить педаль газа в пол и не увезти её с парковки, подальше от любопытных глаз.

В своё единоличное пользование.

Всунул ей кофе, надеясь немного утихомирить рвущиеся из груди эмоции. Как выяснилось минутой позже, – пустая затея. Потому что Леся взялась за тот долбаный пончик.

Он до сих пор помнил её стон и ту крошку, что осталась у неё в уголке губ.

Все мы не без греха. Кому-то есть, что прощать, кто-то не больше, чем жертва обстоятельств.

Он хотел Олесю себе.

Марк не заглядывал наперед. Спешить они не будут. Он хотел открывать её постепенно. Шаг за шагом. День за днем.

Но всё сбила болезнь, подкравшаяся незаметно. Когда он привел Олесю к себе, она чувствовала себя отлично. Или он настолько был увлечен девушкой, что не заметил первой симптоматики? Румянец на щеках принял за смущение.

Проснулся от того, что ему было жарко. Скинул одеяло, собираясь перевернуться на другой бок, и в проваливающимся в сновидение сознании проскользнула мысль, что Олеся во сне от него «дезертировала» и надо бы её вернуть себе на грудь.

Приглушенный стон, полный боли, заставил его мгновенно проснуться и сесть.

Олеся лежала на спине, одеяло сползло до талии, обнажив красивое очертание груди под его футболкой. Соски призывно торчали, воспламеняя мужчину.

Голова девушки метнулась из стороны в сторону, и с губ сорвался ещё один стон.

Ей снятся кошмары?

Марк нахмурился. Что-то неприятно царапнуло в груди. Он рядом, ей неспокойно. Ему стало даже немного не по себе. Но он сразу же одернул себя. А чего, Тойский, ты, собственно, хотел после всего, что наговорил ей на дне рождения Марты? Радуйся, идиот, что она вообще согласилась остаться у тебя.

Он протянул руку, чтобы прижать Олесю к себе, и тотчас выругался.

Олеся заболела, а у него в голове обидки непонятные!..

Она снова застонала, сильнее заметавшись.

Да что такое?

Марк начал её будить.

Маленькая… девочка…

Она, сама того не ведая, подтвердила гипотезу про кошмары. Но о них он подумает потом. Сейчас главное – её здоровье.

Она находилась в его руках, и ещё никогда ранее не была настолько беззащитна. Она смотрела на него затуманенными глазами, в которых читалась слабость и растерянность. Он видел, как она пыталась соединить воедино сказанное им, осознать, но у неё ничего не получилось.

– Ну-ка, иди ко мне. Скажи, как ты себя чувствуешь? Горло болит? Покажи горло.

– Марк, – она нахмурилась и облизнула пересохшие губы. Её голос звучал сипло. – Какое горло…

– Твоё! Сейчас за градусником схожу.

– А он у тебя есть?

– Поприкалывайся у меня ещё. Поправишься – накажу твою аппетитную попку.

У него были большие планы на её попку, и вскоре он их озвучит.

Аптечка у Марка имелась. И в ней даже нашелся не только электронный градусник, который показал 38.4, но и парацетамол.

– Мне надо домой.

– Какое домой, Лесь, ты о чем?

– О том, – упрямо произнесла она и свесила с кровати ноги. – Я не останусь у тебя.

– Шести нет ещё. Ну-ка в кровать живо!

Видимо, температура вытеснила у Олеси инстинкт самосохранения. Девушка снова покачала головой и окончательно поднялась на ноги. Даже попыталась сделать шаг в направлении двери и сразу же покачнулась.

Марк был рядом, подстраховал её, обнял за талию и прижал к себе.

Она горела. В прямом смысле.

Простыла, маленькая или вирус?

Черт…

В душе поднималась волна нежности и потребность забрать недуг на себя.

Он прижал её к себе, погладил по спине. Кожу покрыла испарина.

Олеся обессилено положила голову ему на грудь и обвила руками за талию.

– Прости.

– За что? Ты чего такое говоришь?

– Испортила первую ночь.

– Ничего ты не испортила. И главное, чтобы она была не последней.

Она задрала голову, и он смог увидеть её глаза. Слегка расфокусированный взгляд, потерянный. Словно пьяный. Уж лучше бы таковым и был.

И вот как он её отпустит, черт побери? Куда?

Его девушки болели. Бывало и такое. Болезнь, к сожалению, – обычное течение жизни. Каждый с ними сталкивается, как ни защищай иммунитет. Марк помогал лекарствами, вызывал врача.

С Лесей всё оказалось иначе. От одной мысли, что она сейчас уедет к себе, и у него не будет доступа к ней, в душе поднимался яростный протест.