По будням я ходила на лекции и просмотры фильмов, знакомясь с творчеством Висконти, Феллини и Дзеффирелли. По выходным путешествовала самостоятельно или с друзьями, готовыми заплатить 30 долларов за неудобства в виде полета самолетом RyanAir и ночевки в хостеле в новом городе: Дублине, Париже, Валенсии, Барселоне, Амстердаме, Лондоне, одиннадцати романтических городах Италии. Чем больше я посещала городов, тем сильнее становилась жажда путешествий. Я чувствовала себя свободной.

Под конец моей римской командировки денег на еду почти не осталось. Вполне логично, учитывая, сколько я посетила ресторанов, а уж на карточки для международных звонков Дэниэлу и вовсе потратила небольшое состояние. Мы с Мелиссой решили больше готовить дома. Рынки под открытым небом, лотки с фруктами и овощами, выстроившиеся вдоль Кампо, стали ежедневными остановками по пути с занятий. На нашей маленькой кухне я начала готовить. Я делала соте из овощей; заправляла рукколу оливковым маслом и несколькими каплями сладкого бальзамического уксуса, плотного и черного, как патока; отрывала кусочки от шарика свежей моцареллы и ела их с яркими, ароматными листьями базилика; варила капеллини до консистенции альденте и, слив воду, быстро бросала в обжигающе горячую пасту кусок сыра маскарпоне и свежее яйцо, которое успевало даже чуть-чуть поджариться. Выложив все это в тарелку, я накладывала сверху кусочки копченого лосося; соленый вкус хорошо контрастировал с жирной пастой. То была моя версия карбонары. А поздно вечером мы с Мелиссой, смотря серию за серией «Анатомии страсти» на ее ноутбуке, жевали попкорн, приготовленный на плите: в тонкий слой оливкового масла на дне большой кастрюли мы бросали горстку кукурузы. Потом мы бросали в горячую кастрюлю соль, молотый чеснок и сыр пармезан и трясли кукурузу до тех пор, пока каждая кукурузника не покрывалась острой сырно-чесночной смесью. Попкорн мне нравится тем, что это довольно трудоемкая еда. Чтобы съесть его, требуется время, особенно если брать по одной штучке. Было весело, словно в старые добрые деньки, когда мы с Сабриной смотрели «Бухту Доусона», копаясь в пакетах с «Фритос». С точки зрения объема и вкуса я занималась как раз таким же перекусом, но при этом калорийность держала в пределах, которые узнала в Weight Watchers; я, правда, пользовалась собственной странной системой приближенных вычислений, без каких-либо калькуляторов.

В конце мая я уезжала из Рима с тяжелым сердцем.

Но с самолета я сошла новым человеком.

В зоне выдачи багажа меня встретила мама; по ее молочно-белым ирландским щекам текли слезы. Она притянула меня к себе и обхватила руками, словно боясь, что я улечу, если не буду за нее держаться. Она прижалась носом к моей шее и вдохнула запах моих волос.

— Малышка, я так по тебе скучала, — сказала она.

— Я тоже, мама, — ответила я, с улыбкой смотря ей в глаза.

У меня голова кружилась от любви, но все быстро прошло, когда мама стала практически кричать о том, как изменилось мое тело, да еще и произнося для пущего эффекта каждое слово отрывисто. Она держала меня на вытянутых руках, словно оценивая только что купленную картину.

— Боже мой! Ты только посмотри на себя!

Опять слезы.

Покинув аэропорт, я увидела свое отражение в прозрачном стеклянном окне. «Чье это тело?» — вот единственная мысль, которая носилась у меня в голове. Высокое, стройное и… Нормальное.

Я улыбнулась своему отражению, широко, как обычно — я была готова прыгать от радости. Женщина, шедшая рядом с нами, увидела мою полубезумную улыбку. Ее, похоже, это позабавило, потому что она слегка покровительственным тоном спросила:

— Счастлива?

Я посмотрела на нее, смущенная своим странным поведением.

— Очень.

Улыбнувшись ей, я отвернулась.

Я с трудом сдерживала радость. Я все понимала еще до того, как встала на весы и увидела, что похудела на 25 килограммов. Я чувствовала себя гордой, живой. Мне был двадцать один год, и мой вес впервые стал соответствовать росту — 70 килограммов. Джинсы 14-го размера низко висели на бедрах; мама прислала мне их по почте в начале весны, когда я сказала, что штаны 16-го и 18-го размера, которые я брала с собой, стали слишком велики. Тонкий ремешок, который я взяла с собой, более-менее удерживал их на месте, но на моей талии зиял большой промежуток; верхняя часть джинсов подвернулась и опустилась ниже ремня. «Интересно, какой мне теперь носить размер?» — спросила я себя.

В последнюю неделю семестра я поехала в Университет Массачусетса, чтобы увидеться с Дэниэлом. Он знал, на сколько килограммов я похудела, а я знала, как он старается сделать то же самое, несмотря на все наши старые искушения. В последний раз мы до этого виделись месяцев шесть назад. Я подошла ко входу его общежития, надеясь, что кто-нибудь выйдет из запертой двери, и я успею проскользнуть в нее раньше, чем она снова закроется. Это мне удалось: я хотела постучать в дверь его комнаты и показаться, когда он откроет ее. Так все-таки лучше, чем встречаться на улице. Открыв дверь, он изумленно уставился на меня. Он, конечно, тоже сумел похудеть — может быть, килограммов на 13. Выглядел он более здоровым, лицо стало не таким круглым, одежда висела свободнее. Он протянул руки и обнял меня, не сказав ни слова. Я вспомнила, какой он сильный. Теперь наши тела при объятиях были гораздо ближе, чем я помнила. Мой живот больше не мешал ему обхватить меня руками полностью.

— Ты такая маленькая!

Я очень обрадовалась, услышав это от него, потому что он знал, как много сил я приложила, чтобы достичь такого размера. Взяв мое лицо в ладони, он поцеловал меня.

В первые недели после возвращения домой бывали такие дни, когда мне хотелось просто заниматься самыми обычными делами. Я хотела сделать все, что раньше не могла — по крайней мере, хоть сколько-нибудь грациозно. Я спокойно, с достоинством скрещивала ноги; я еще больше стала ходить пешком. Я покупала новую одежду восьмого и, что невероятно, даже шестого размера. Я обнаружила, насколько же дешевле быть худой: распродажные вешалки просто-таки выкрикивают твое имя, потому что на них обычно висят самые маленькие размеры. Ходить по торговому центру оказалось безумно приятно. Смотреть и примерять все подряд просто потому, что хочется; было что-то невероятное в том, что можно взять одежду — любую одежду, — и она, по меньшей мере, будет выглядеть неплохо. Не обязательно идеально на мне смотреться, но неплохо. Я даже начала босиком выходить из-за занавесок к большому зеркалу-трельяжу в центре примерочной — раньше я такое ненавидела. Теперь я лучше вписывалась во все. В штаны, в рубашки, в платья, в жизнь.

Когда наступил июнь, я снова записалась в спортзал Юношеской христианской ассоциации, в который прошлым летом ходила с Кейт. Очень скоро мы вернулись к нашему прежнему графику: аэробика с самыми шумными пятидесятилетними женщинами, бесчинства с фитболами, комната с гантелями. И смех, смех, смех.

Я бы даже назвала это удовольствием, если степени удовольствия можно представить в виде лестницы, где нижняя ступенька все равно еще соседствует со слабыми мучениями. Процесс похудения через год казался уже гораздо легче. Я привыкла к обедам, которые готовила, к постоянному движению, после которого я сильно потела. Перед некоторыми тренировками я все еще приходила в ужас, и, естественно, тортиков мне тоже хотелось, но, по крайней мере, я была на верном пути. Представить себя у финишной черты, которую я себе назначила — 60 килограммов, — было уже намного легче. До конца марафона оставалось всего несколько километров, и я начала финишный спурт.