Такой маленькой я не была никогда в жизни. Впервые за двадцать один год я не страдала от ожирения. Я должна была радоваться этому достижению. Передо мной вроде бы лежал весь мир. Я, наверное, думала, что проснусь утром в первый день в новом теле — и жизнь сразу станет яркой. Неоновые вывески, громкая веселая музыка, улыбающиеся лица, открытые двери, вентилятор, дующий на меня, как на фотосессиях, чувство предназначения, легкость духа.

Вместо этого все стало пасмурно. Я совершенно не такое себе представляла. Печаль, изоляция, одиночество, унылая палитра цветов. Тяжесть бытия.

Мои мысли были поглощены едой. Что я ем, когда ем, как ем, сколько в этом калорий — ответы на эти вопросы полностью заполонили мой мозг. Больше ни на чем я сосредоточиться не могла. Я стала одержима не только подсчетом калорий и попытками не превысить нужную цифру, но и тем, насколько здоровую пищу я ем. Я заходила в продуктовый магазин и ходила там целый час, громко ругаясь про себя, что я не в состоянии даже определиться, чего именно хочу. Я не могла выбрать между тремя вариантами: самое здоровое блюдо, то блюдо, что кажется лучшим на данный момент, и то, что я могу «вместить» в свой бюджет калорий. Я хотела есть одна, в тишине, тайком. Мне нужно было избегать взглядов, рассуждений, осуждения того, что я решила положить в тарелку. Сделаешь — плохо, не сделаешь — тоже плохо; мне казалось, словно все, что я ем на глазах у других, плохо. Если я брала салат, то все думали, что я живу в клетке из диет и ограничений. «Как, должно быть, скучно есть одни листья», или «салат — для птичек», или «может быть, вот почему я не худой — я не могу ради худобы отказаться от вкуса!». Если салат был большой и объемный (но при этом все равно содержал меньше калорий, чем сандвич или суп), люди замечали его размеры: «Ух ты, здоровенный какой!

Не могу поверить, что ты весишь меньше меня и при этом столько ешь!». Или отпускали замечания по поводу фруктов и овощей, которые я выбирала: «ой, в ананасах столько сахара, а в авокадо куча жиров!» И то, и другое — вполне здоровая пища, но их питательную ценность неверно понимают. А уж если я осмеливалась взять кусочек пиццы — с салатом, естественно, — на меня смотрели с беспокойством. «Осторожнее. Ты же не хочешь набрать вес обратно». Что бы я ни клала в рот, кто-нибудь обязательно это комментировал. Мне представлялось, что я живу под микроскопом, а все собрались и по очереди смотрят, что я планирую делать. Я безмолвно умоляла оставить меня в покое. У меня началась паранойя, а она, в свою очередь, породила потребность в навязчивом контроле.

Меня бросили все, кроме Дэниэла. Я рассказывала ему во всех подробностях, как разваливаюсь. Говорила, как погружаюсь в пучину одержимости. Лишь благодаря его поддержке и неустанной вере в то, что «все будет хорошо, малышка», мне удавалось балансировать на краю пропасти. Он оставался со мной дома, когда у меня не было сил выйти на улицу. Он был терпелив. Ходил на цыпочках, когда я топала, шептал, когда я орала. Но комфорт не обошелся без своего набора проблем. Выплеснув свою внутреннюю боль на него, я осталась опустошенной, а вот он тонул. В наших отношениях не оставалось места для него — они до отказа были заполнены мной, мной и мной. Я чувствовала себя перед ним виноватой, так что начала отдаляться даже от него — моего единственного источника спокойствия.

Я по-прежнему скучала по еде, от которой отказалась на время похудения. Печенье, пирожные, шоколадки — я ненавидела ту часть меня, которая все еще хотела наесться ими всласть. Я отмахивалась от нее, как от слабачки. Мое тело было таким же жестким и напряженным, как вся моя новая жизнь. Мой вес, правда, не упал до неестественно низкой отметки, но вот в уме у меня творилось всякое.

Я стала замкнутой; друзья и родные тоже это заметили. Я стала чаще оставаться дома, не желая, да и не чувствуя себя способной заниматься чем-то, кроме рутины. Общение казалось утомительным, словно отнимало у меня что-то — энергию, которой у меня и так изначально не было. Я придумывала всяческие поводы остаться дома по пятницам и субботам. Я пыталась объяснить, что просто как-то больше не хочется ходить на вечеринки, но на самом деле я панически боялась калорий от выпивки и еды поздно вечером. Я не могла сэкономить достаточно калорий днем, чтобы потратить их на алкоголь; они были слишком драгоценны, чтобы вот так ими разбрасываться. Я не могла вынести мысли о том, насколько голодной могу быть после ночи в баре, когда мы вернемся домой, и все предложат заказать пиццу и кальцоне. Я не хотела и не могла пойти в кофейню, в торговый центр за покупками, в кино, куда угодно, не выполнив все требуемые за день упражнения.

Я взвешивала и измеряла каждую крошку, ни разу не превысив отмеренный себе лимит в 1600 калорий в день. Я паниковала в ресторанах, где не могла все контролировать, как у себя на кухне.

Как-то вечером в пятницу, после недели тщательных раздумий и уговоров со стороны Дэниэла, мы все-таки решили поужинать вместе и сходить в кино. Мы пошли в один из наших любимых ресторанов, где я никогда не упускала возможности заказать один из их фирменных бургеров «Сделай сам» и сладкий картофель фри. Он надеялся, что если мы сходим куда-нибудь, где нам раньше нравилось, то я вспомню, как мы веселились, когда не задумывались о еде.

Как только мы сели, меня прошиб холодный пот. Меню. Варианты. Решения. Скрытые калории. Что я хочу. Что мне полагается хотеть. Сколько масла? Что означает это слово? Эвфемизм для «жареный»? Я растерялась. Дэниэл положил свою руку поверх моей, улыбнулся и сказал:

— Пожалуйста, закажи то, что больше всего хочешь. Один ужин ничего не изменит.

Я посмотрела на него и кивнула, не веря ни единому слову. Я благодарила его за то, что со мной он по большей части ел здоровую пищу. Но он не был таким же последовательным, как я — он то пытался себя ограничивать, то объедался. Вес, который он сбросил летом и в предыдущем семестре, начал постепенно возвращаться.

— Наверное, я закажу этот салат, — сказала я. Он огорчился, словно ожидал пасту ручной работы, а ему вместо этого принесли лапшу, которую надо заливать кипятком. Он упрашивал меня заказать что-нибудь другое — любое блюдо, название которого сейчас мне кажется самым вкусным. Изо всех сил сдерживая голос одержимости в голове, я так и сделала.

Я заказала мясной рулет. А потом, вместо того чтобы наслаждаться свиданием, я мучилась сделанным выбором все то время, что готовились наши блюда. Мы даже разговаривали с трудом — я никак не могла сосредоточиться на Дэниэле. Мои мысли метались. Я уже пожалела, что заказала рулет.

— Можно отменить заказ? — спросила я.

— Просто попробуй его, — тихо ответил он.

Я увидела официантку, которая несла в двух руках наши тяжелые тарелки. Когда она поставила мою тарелку передо мной, в нос ударил запах маринованной говядины и маслянистого картофельного пюре. Голод, желание — они вернулись ко мне, как старые воспоминания. Я хотела их.

Когда я уже начала сдаваться, голос моей одержимости зазвучал в голове, как набат. Он вырвал меня из забытья. Через мгновение я оттолкнула тарелку. Система контроля в мозге словно отправила по телу тревожные сигналы. Я не хотела иметь ничего общего с этой тарелкой. Мне очень хотелось уйти.