На маленькой сцене горел огонек, при свете которого выполняла свою работу Эрика. Остальная часть зала тонула во мраке, и определить, где лежали люди, можно было лишь по шуршанию соломы. К восьми часам обычно приходил пастор. Осторожно, чтобы не наступить на лежащих на соломе людей, он шел по центральному проходу к крошечному пламени свечи. Наклонившись к свету, при котором добровольцы еще продолжали заклеивать стертые ноги, пастор читал несколько строк из карманной Библии, а потом произносил короткую проповедь, обращаясь к невидимым слушателям:

– Дорогие мои, я вас не вижу, но чувствую, что вы здесь. И в эти тяжелые времена, которые все мы теперь переживаем, мы нужны друг другу…

Иногда Михиль специально приходил за Эрикой пораньше, чтобы послушать пастора. Юноша вообще-то не посещал церковь, но здесь, в маленьком темном зале, всё было иначе. Тут пастор говорил не поверх голов своей паствы, а обращался к людям. И казалось, что они отвечают ему дыханием и шорохами.

Михиль не уставал удивляться, что ни единого разу никто не крикнул пастору из темноты: «Идите-ка вы подальше со своим благочестием!» И не было случая, чтобы кто-нибудь сказал: «Я католик и не желаю слушать пастора-протестанта». Наоборот, люди пожимали ему руку или ловили полы его одеяния со словами: «Спасибо вам, как хорошо, что вы пришли». Как-то раз один мужчина попросил дать ему страничку из Библии, единственную страничку. «Я никогда не верил в бога, – прошептал он, – но сейчас хочу, чтобы у меня было хоть что-то от Господа».

Михиль не мог понять, как это получалось, но он чувствовал, что собравшиеся в крошечном зале голодные, оборванные ходоки испытывали умиротворение. В чём был секрет? В том, что эти изможденные долгой дорогой люди наконец-то могли прилечь на соломе и вытянуть свои натруженные руки и ноги? Или в том, что все они находились в одинаковом положении? Все – голодные. Все – вдали от родного дома. Завтра они снова тронутся в путь, снова будут прятаться от авианалетов и ломать голову, где провести ночь. Поразительно. Да, отец был прав, когда говорил, что война – это голод, слезы, лишения, страх, боль, но всё же… Вслушиваясь в шуршание соломы, Михиль сознавал: война смогла его чему-то научить, в ней непостижимым образом присутствовало нечто такое, что он будет вспоминать всю жизнь.

Вечером того дня, когда в здании Зеленого Креста прошел обыск, Михиль, как обычно, взял фонарик, чтобы отправиться за Эрикой, и тут – звонок в дверь. Юноша открыл, думая, что увидит кого-нибудь из ходоков. Но перед ним стоял Схафтер.

– Здравствуйте… здравствуйте, Схафтер, заходите, – пробормотал Михиль.

– Нет, – отрезал Схафтер.

– Чем могу быть вам полезен?

– Выслушай меня, – сердито произнес Схафтер. – Ты бросил мне в почтовый ящик письмо. Не знаю зачем, но мне это совсем не понравилось. И вот сегодня здание Зеленого Креста обыскали. Говорят, ничего не нашли.

– С чего вы взяли, что это я бросил вам в ящик письмо?

– Мне это точно известно.

– Как вы об этом узнали?

– Тебя это не касается. Полагаю, ты записал меня в предатели. Но я тебя в измене не подозреваю, поэтому ничуть не удивлен, что оружия в здании не оказалось. Я пришел, чтобы сказать тебе, что никогда в жизни ничего и никого не выдавал немцам.

– Но… этот обыск в Зеленом Кресте… Почему же немцы решили его устроить?

– Это и есть главный вопрос, – нахмурился Схафтер. – Ты наверняка уже сделал какие-то выводы. Но выводы неправильные. Мне неизвестно, почему немцы устроили там обыск. Я знаю другое: твое нелепое письмо я сразу же бросил в печку и никому о нем не рассказывал. Ни-ко-му. Понял?

– Нет… то есть да, – пролепетал Михиль.

– Будь здоров.

Схафтер рассерженно передернул плечами, развернулся и растворился во мраке улицы.

Вместо того чтобы идти за Эрикой, Михиль отправился к себе в комнату, чтобы хорошенько подумать. Какое-то время он тихо сидел на кровати, глядя в темноту. Уже в который раз за последние месяцы его охватило чувство неуверенности, он опять не мог уловить логику событий. Откуда Схафтеру известно, что именно Михиль бросил ему в ящик письмо? Ведь об этом никто не знал. Даже дядя Бен не был в курсе, что речь идет о Схафтере. А того Михиль совершенно точно видел в бакалейном магазине. Может быть, ему рассказали соседи? Или кто-то из прохожих? Но ведь Михиль внимательно осмотрелся, прежде чем войти в сад. Он мог, конечно, кого-то проглядеть, но это очень уж маловероятно. Со Схафтером никто не общается. И уж наверняка Схафтер не стал бы с письмом в руке бегать по соседям, чтобы выяснить, какой почтальон его доставил.

Неужели он, Михиль, такой бестолковый? Что бы он ни предпринимал, получалось только хуже. Именно у него, у Михиля. Но ведь его всегда сравнивали с устрицей, до того он был замкнут. А мама с папой рассказывали, что он уже в четыре года умел хранить секреты. И Эрика часто обижалась на него за то, что он «никогда ничем не делится». И тем не менее всё, что он затевал в последние месяцы в глубочайшей тайне от немцев и их приспешников, становилось известно всем и каждому – во всяком случае, Схафтеру. Может быть, Схафтер – двуликий Янус? Или ясновидящий?

Поймать Схафтера в ловушку не удалось, это точно. Пока в задачке оставалось так много неизвестных, он не мог поручиться, что предатель именно Схафтер. Погруженный в тяжелые мысли, Михиль спустился вниз.

– Кто это звонил в дверь? – поинтересовалась мама.

– Санта-Клаус, – мрачно буркнул Михиль.

– Михиль, да ты что?!

– Простите, мама! Это был один из ходоков, хотел у нас переночевать. Я посоветовал ему пойти в гостиницу Дамского комитета.

До чего же легко он стал врать. Прямо как ни в чём не бывало.

– Ты сходишь за Эрикой? – спросила мама. – У нее ведь нет фонарика.

Михиль взглянул на часы. Без двух минут восемь. Если бегом, то еще можно успеть.

Бешено жужжа фонариком, словно он был способен ответить на все вопросы, юноша выскочил на улицу.

Минуло десять дней. На календаре было первое апреля, однако никому и в голову не приходило придумывать шутки. Второе апреля. Третье. Слухи о наступлении союзнических войск становились всё более оптимистичными. Когда же Гитлер наконец сдастся? Война близилась к концу, это точно.

Михиль с Эрикой пустили в ход всё свое красноречие, пытаясь убедить Джека не торопиться обратно в эскадрилью. Летчик стал ужасно беспокойным. Он полностью выздоровел, и от весеннего воздуха в нем играла кровь. Шутка ли – просидеть целую зиму в землянке.

– Я должен вернуться на службу в ВВС, – твердил он. – Держу пари, без меня они не справятся.

– Стоит ли рисковать? Война уже на исходе, все так говорят, – возражал Михиль.

– Оставайся лучше с нами, – включалась в разговор Эрика. – Вместе отпразднуем освобождение Нидерландов от немцев. И еще я хочу познакомить тебя с мамой.