Исповедь (1908)

Эту повесть принято считать литературной квинтэссенцией горьковской идеологии богостроительства, ранее отразившейся в романе 1907 года «Мать» (см. [Bryld 1982; Sesterhenn 1982, 238–264]) и в значительной мере оставшейся кредо писателя до конца жизни. Как и очерки из более поздней книги «По Руси» (1913), «Исповедь» сочетает новые истолкования Евангелия со сказочными элементами, популистские мифы о всемогущем народе с марксистско-федоровской версией ницшеанства, в которой выдающиеся вожди наподобие Данко и яркие художники вроде самого Горького руководят массами. «Стихийный» народ и более сознательный пролетариат совместно (в этот период Горький еще не относился к крестьянству безоговорочно отрицательно) способны осуществить общее дело «творимой сказки».

Богостроительство охватывало широкий спектр идеологий XIX века — в первую очередь романтизированный марксизм, но также и символистские идеи о Третьем Завете, завете женской ипостаси Святого Духа. По мнению датского критика М. Брильд, Ниловна, героиня «Матери», — это видоизмененный вариант женской ипостаси Святого Духа в соответствии с религиозными воззрениями Мережковского о Третьем Завете [Bryld 1982: 29]. Даже соловьевская софиология могла послужить частью «феминистского» аспекта богостроительства, так же как и идеи Федорова. Правда, уже последователи идей Р. Оуэна возвышали роль женщины до такой степени, что Эмма Мартин[77], например, выступала с лекцией «Святой Дух. Ее природа, предназначение и законы» (см. [Taylor 1983: 146]).

Как показывает само название новой «религии», богостроительство предполагает некую конструирующую деятельность. Федоров рассматривал архитектуру как ars artium, по крайней мере в тех случаях, когда речь идет о строительстве собора во всех тех основных значениях, которые он вкладывал в это понятие, — как храма, паствы и гармонии космоса. Богостроительство также стремится к формированию Нового мира как человеческого сообщества, тем самым как бы реализуя слова Христа о своем теле как о заново воздвигаемом храме [Hagemeister 1989: 86]. И это гармоничное сообщество, составляющее как бы архитектурный ансамбль, должно посвятить себя строительству сверхздания новой вселенной — «храма будущего». В таком космосе человечество сможет беспрепятственно перемещаться, завоевывая свое «новое небо»[78].

В «Исповеди» показаны только самые первые фазы «строительства» богоподобного коллектива, только семена будущего всемогущего коллективного бога. На этих начальных фазах совершается слияние ума и силы, личности и народа. Повесть в известном смысле обращается к классической для XIX века проблеме лишнего человека и решает ее, превращая нерешительного интеллигента Матвея в человека, способного просвещать народ и помогать ему осуществить его же сокровенные желания. Как интеллигент нового, неакадемического типа, он движим теми же чаяниями, что и народ, и принимает ответственность за выработку этих чаяний. Он выразитель сознания стихийных масс, а они, в свою очередь, дают ему энергию и жизненную силу, которых ему прежде недоставало. Нам предлагается симбиоз, в котором нет ни эксплуатации, ни обмана, ни эгоизма, ни альтруизма, а только равная польза для всех.

«Разрешив» проблему лишнего человека, Горький в своей повести отмечает прежние неудачные попытки на этом поприще, например фиаско подпольного человека Достоевского, который не смог найти выход из своей «затравленности» в самом себе. Исповедующийся герой горьковской повести Матвей — тоже подпольный человек, который, в отличие от своего предшественника, порывает с эгоцентризмом и использует свое критическое отношение к миру на благо ближних[79]. Присутствует здесь и полемика с «Исповедью» Л. Н. Толстого (1894). Горький показывает, как Матвей освобождается от плена собственного «я», открывая свой внутренний мир окружающим его людям, между тем как в «Исповеди» Толстого процесс исповедания порождает эгоцентризм и жалость к самому себе[80]. Решительно отвергая индивидуалистическую культуру дворянства, повесть Горького объявляет основой человеческого всемогущества братский коллективизм.

Старый мир

«Старый мир» горьковской «Исповеди» [ПСС 9: 217–390][81] — это мир социальной и экономической несправедливости, взаимного недоверия и пагубного отсутствия единства, одним словом, мир «небратских отношений». В нем доминируют центробежные силы, и держится он только на авторитете иерархии тиранов, чья власть зиждется на «злых законах» (362). Эти законы утверждают несправедливость, называя ее правосудием и наказывая тех, кто обнаруживает обман. Но факт остается фактом: то, что пытаются выдать за управление, — не что иное, как «грабеж» (240), а так называемая работа на адских заводах — это «работа вечная», оплачиваемая «ежедневным голодом» (369). Власть «злых законов» распространяется и на неписаные законы повседневной жизни. Они требуют, чтобы люди жили как звери, ведя постоянную войну всех против всех («зверская свалка», 268), в которой выживают только сильнейшие, чтобы люди стремились к чувственным наслаждениям как к высшему смыслу жизни и чтобы они жили в лучшем случае ради ничтожных личных целей своего маленького семейного круга. Достойно сожаления, что жена рассказчика счастлива оттого, что стены ее дома отгораживают ее от других людей (245). Это мещанское понимание счастья в собственном мирке (слово Федорова) указывает на корень зла всего старого мира — отсутствие родства с остальным человечеством.

Один из «просветителей» Матвея в переломное время его жизни, заводской учитель Михайла, объясняет ему, как это произошло. Падение человечества началось, когда «первая человеческая личность оторвалась от чудотворной силы народа, от матери своей, и сжалась от страха перед одиночеством и бессилием своим в ничтожный и злой комок мелких желаний, в комок, который наречен был — “я”» (354). Эта порочная разобщенность, ставшая фактом истории, особенно недавней, и сделала возможной эксплуатацию человека человеком. Именно на эгоистическом индивидуализме основан «грех торговли» (281), когда деньги служат средством «подкупить судьбу» (246), а хитрые и сильные богачи становятся правителями Старого мира. Мудрый шутник (скоморох) Мигун смеется над Старым миром и бранит рассказчика за (временную) приверженность отжившим ценностям: «Эх, Матвей, хорош ты был дитя! А стал книгочей, богоед и, как все земли нашей воры, строишь божий закон на той беде, что не всем руки даны одной длины» (244). Чтобы достичь успеха в Старом мире, человек должен не только красть, давать взятки и заниматься шантажом, но и стать «богоедом» — отрицателем божественного начала в мире — и «книгочеем», объясняющим мир, вместо того чтобы его изменять.

Матвей — подкидыш, взятый в дом приказчика Титова, по-видимому, с целью подкупить Бога. Грех стяжательства, полагает Титов, должен быть ему отпущен за то, что он «бескорыстно» приютил сироту. Когда после многих лет, проведенных в молитвах за спасение души приказчика, Матвей хочет жениться на дочери Титова Ольге, будущий тесть вынуждает его обманывать крестьян, предлагая Ольгу в качестве награды за удачное мошенничество. Матвею предстоит узнать, что многие поступают так же, как Титов. Позднее, странствуя по России, он не единожды столкнулся с тем, как люди пытались подкупить Бога, как они были готовы торговать даже