Третья модель поведения: «Мне надоели твои крики, ты просто капризничаешь. Я оставляю тебя и вернусь, когда ты станешь хорошей девочкой». Осуждение и гнев с целью манипуляции.

Видя это, директриса предлагает помощь молодой помощнице и начинает сама заниматься с девочкой, которая сидит на полу и плачет еще сильнее. Она подходит к ней, садится на колени рядом с ребенком и говорит:

– Малышка, тебе здесь очень грустно (Ч)?

– Да, – рыдая, отвечает девочка.

– Ты грустишь и злишься, не так ли (Ч)?

– Да, – говорит девочка, всхлипывая.

– Тебе хотелось бы остаться сегодня утром с мамой (П)!

– Да, – вздохнув отвечает девочка.

И директриса тоже вздыхает, с состраданием глядя на нее, потом она предлагает ей:

– Не хочешь ли теперь поиграть со мной?

– Хорошо, – говорит ребенок.

Что произошло? Девочка, которая ощущала себя такой одинокой и покинутой, почувствовала, что ее принимают и понимают: «Ах, наконец-то нашелся взрослый, который понимает меня и не несет всякий вздор! Я наконец существую для них, и мне очень хочется пойти и поиграть».

Директриса знала, что, прислушиваясь к потребности другого человека, мы снижаем его уровень фрустрации и при этом не берем на себя ответственность за удовлетворение данной потребности. Именно такое осознание позволило ей озвучить потребность: «Тебе хотелось бы остаться утром с мамой», – не боясь усложнить ситуацию, бередя рану и не считая себя обязанной реагировать на нее и звонить матери.

Этот пример снова говорит, что часто нет необходимости предпринимать какие-либо усилия, нужно просто быть, быть рядом, причем это не отнимает слишком много времени.

У девочки, которая не раз слышала, как ее называют «капризным ребенком», вероятно, есть причины, чтобы отождествлять себя с таким определением и размахивать этим знаменем: «Я – капризный ребенок, что ж, вы увидите, я оправдаю это звание! Я не могу все время злиться, я буду злить вас, вы не разрешаете мне расстраиваться, значит, я сделаю так, что расстраиваться будете вы…»

Мне много раз приходилось наблюдать силу воздействия суждений и ярлыков. Сколько оступившихся молодых людей, которых сочли «опасными рецидивистами, неизлечимыми токсикоманами, неисправимыми агрессорами, ворами-карманниками…», увидели в этом характеристику, пригодную для того, чтобы восполнить дефицит собственной идентичности, и поэтому стали вести себя еще хуже. В тот момент их поведение было единственным способом быть кем-то, а не пустым местом.

Я вспоминаю Анто, восемнадцатилетнего юношу, уже несколько раз побывавшего в тюрьме, в перерывах между отсидками он регулярно принимал участие в работе нашей организации. В детстве Анто избивал отец, и он до такой степени не научился любить себя, что иногда, от недовольства собой, кромсал свое тело перочинным ножом. Однажды он через двое суток после выхода из тюрьмы снова попал туда на три месяца.

Придя повидать его, я спросил, что случилось.

– Знаешь, судья сказал мне: «Вы закончите свою жизнь в тюрьме», и правда, я привык к тюремной жизни. В тюрьме все меня знают, у меня есть приятели, я – босс. Когда я оказываюсь на улице, меня никто не узнает. Я – никто, я – ничто, изгой, каторжник! И я напал на старушку прямо перед носом у полицая. Дело сделано! В тот же день я снова встретил в тюрьме своих приятелей.

Этот пример позволяет сделать два наблюдения.

1. Сила воздействия ярлыка «Я – преступник, я закончу свои дни в тюрьме…». За неимением лучшего Анто постарался соответствовать данному определению.

2. Неубедительность оснований для подобных опасений. В то время я еще работал адвокатом, и благодаря Анто и многим другим молодым людям, я начал понимать, что принципы права (это законно, это незаконно), моральные принципы (это хорошо, это плохо), социальные принципы (так принято, это нормально, так не принято, это ненормально), психологические принципы (деструктивная личность, неуважение законов) не являются основанием, чтобы бояться реальной жизни.

Восемнадцать лет Анто вел жалкую жизнь, в которой не хватало любви, осознанности, эмоциональной безопасности, и сказать ему: «Это незаконно, у тебя – психологические проблемы…» – то же самое, что разговаривать с ним на марсианском языке и еще больше отдалиться от него в эмоциональном плане. Теперь я по опыту знаю, что единственный способ позволить такой измученной душе, как у Анто, примириться с собой и с обществом, – это сочувственно выслушать, выслушать в нужный момент и не спеша. Разумеется, приняв меры для обеспечения безопасности людей (но не за тюремной решеткой) и не надеясь на приятный разговор…

С разочарованием я отмечаю: за редким исключением, общество и государство пока не умеют этого или не верят в это, продолжая выделять средства на изоляцию людей, которые чаще нуждаются в интеграции, внимании и возможности найти смысл в своей жизни. Я не хочу сказать, что принципы права и морали безосновательны. Они необходимы. Однако очень часто их недостаточно для того, чтобы надолго и по-настоящему удовлетворительно решить проблему правонарушений, истинная причина которых носит в основном аффективный характер.

Во время лекции одна из матерей раздраженно обратилась ко мне:

– Но у нас нет времени вот так слушать друг друга. Вы не представляете, например, как я кручусь каждое утро, чтобы никто не опоздал в школу, а я на работу! Вы знаете, что уже много недель подряд каждое утро делает моя младшая дочь, когда в 7.45 двое старших детей уже сидят в машине с портфелями на коленях, а я еще должна отвезти ее и приехать на работу в 8.30? Она долго причесывается в ванной перед зеркалом! Вы думаете, что у меня есть время сказать ей, как я себя чувствую и каковы мои потребности? Я, естественно, взрываюсь, называю ее эгоисткой и силой затаскиваю в машину.

– И как вы себя после этого чувствуете?

– Я разъярена. Каждый раз мы теряем время! Мы с мальчиками почти всегда опаздываем, и, кроме того, все ворчат всю дорогу.

– И вы говорите, что это длится несколько недель?

– Да, каждое утро. Вы же видите, что у меня нет времени вести разговоры, как вы советуете!

Тем не менее я предлагаю ей сыграть роль ее дочери, в то время как я буду играть ее роль. Как показывает опыт, когда вы влезаете в шкуру другого человека, это часто приводит к открытиям. Женщина с удовольствием начинает играть роль своей дочери, беззаботно причесывающейся перед зеркалом в ванной комнате.

– Девочка моя, когда я сейчас вижу, как ты причесываешься (Н), я очень беспокоюсь (Ч). Поскольку мне хотелось бы, чтобы мальчики не опоздали в школу, а я – на работу (П). Не хочешь ли ты поехать с нами (З)?