Лев Ильич дотошно описал рассказ инвалида и его ответы на вопросы. Вот это и была та бомба, о которой Йеф писал своему другу…

– Так что скажете? – наседал Недомерок. – Советую выдать взрывное устройство. Найдем – хуже будет.

– Ищите, – равнодушно разрешил Лев Ильич, ни единым мускулом не дрогнув в улыбку.

Тут Недомерок дал команду искать и вместе с прибывшими коллегами бросился «рыть землю».

Беглому взгляду показалось бы, что чекисты своим многолюдным поиском Йефовых сокровищ производят лишь пыль и хаос. Однако искатели-оперативники шуровали споро и методично по какой-то своей системе, не обходя вниманием ни сантиметра служебной квартиры Льва Ильича.

Кстати сказать, работники интерната в основном так и восприняли обыск у Йефа, как поиск запрятанных им богатств, и неспешно подтягивались поглядеть, что здесь и как. По правилам обыска, которые Недомерок уже несколько раз повторял для вновь прибывающих любопытных, разрешалось заходить, но не выходить, а все входящие должны были стоять в сторонке и не мешать процессуальному действию. Скоро, однако, в сторонке оказалось так много зрителей, что не мешать они уже попросту не могли. Недомерок перекрыл доступ новым любопытствующим, но старые буквально путались под ногами. Они сидели где только могли, а те, кому сидячих мест не досталось, стояли, переминаясь, меняясь местами, потихоньку закуривали, сначала в кулачок, а потом и открыто, смелели и перешептывались все громче и уже вот переговаривались в голос, да почти и обживались в квартире, сразу ставшей по-настоящему казенной – ставили чайник, заглядывали в холодильник, все с большим нетерпением ожидая сокровищ. Наверное, они отвлекали оперативников от их важного дела, но сильных помех не создавали. В отличие от Сергея Никанорыча – этот достал всю бригаду. Ему очень хотелось участвовать в обыске, хоть даже и понятым – хоть кем, но никакой законной возможности не было – родственники в дело не допускались, если бы даже вдруг Недомерок и захотел помочь коллеге-ветерану. Но и Недомерок вместе со своими товарищами страстно мечтал, чтобы СМЕРШевский дед сдох смертью храбрых и немедленно, хотя по всем приметам выходило, что он, если и не будет жить вечно, переживет очень и очень многих, набившихся в квартиру Йефа.

Его шугали и уже откровенно гнали прочь, но управы не находили. Сергей Никанорыч упрямо тыкал отбираемые им вредные книги трем операм, споренько шуровавшим по книжным полкам. Надо сказать, что чекисты трудились вполне цивилизованно: один снимал стопку книг на стол, двое его товарищей просматривали, трясли и листали, а первый потом ставил проверенные книги назад. Ни швыряний на пол, ни топтания ногами – никаких ужасов. Ужасом был Сергей Никанорыч. Он снова и снова снимал с полок Зощенко, Ахматову, Цветаеву, Пастернака, еще какие-то книги (Йеф точно не видел какие) и подкладывал в стопку, ожидающую досмотра.

В конце концов он все-таки выпросил очень тихой и конфиденциальной отправки по известному российскому маршруту, где должны бы собраться все граждане нашей страны, потому что каждого туда отправляли в свое время, а если кого-то и забыли, то непременно отправят, когда придет его час… В общем, вместо того чтобы отправиться куда велено и затихнуть в тряпочку, старый чекист стал требовать у оперативника служебный телефон начальника, чтобы немедленно восстановить социалистическую законность.

Он вел себя так дико, а его требования буквально повторяли призывы нового генсека о восстановлении социалистической законности, что Недомерок запаниковал и, вместо того чтобы подтвердить деду уже выданный ему ранее маршрут следования, оторвался от обыска, вник в конфликт чекистских поколений и личной властью придвинул «вредные книги» к жалкой стопке бумажек, предназначенных к изъятию.

Тут уже о законности заголосил Лев Ильич, и его слова еще больше походили на те, которые произносит новый генсек. Но у Льва Ильича был совсем иной статус, чем у его тестя, и Недомерок все его слова пропустил мимо ушей.

– Так и знайте, – предупредил его Йеф, – протокол обыска не подпишу. Вы попросту решили поживиться за мой счет и грабануть у меня редкие книги. Вот это я и впишу в протокол, а его все равно не подпишу.

Надежда на проведение оперативно процессуального действия без сучка и задоринки (как велел начальник управления) таяла без следа.

* * *

Но за обыском Лев Ильич следил краем глаза, а все свое внимание сконцентрировал на Даньке – затихшем и оцепеневшем в каком-то столбнячьем испуге. Йеф пытался расшевелить сына, потому что в этом своем оцепенении Данька, по всей видимости, не слышал ни слова, а если и слышал, то не понимал.

Йеф отпаивал сына чаем, чем-то подкармливал и всеми силами старался отвлечь его внимание от происходящего в квартире.

– Все пройдет, – убеждал он сына, – вечером все они уедут, и ты останешься вдвоем с нашей мамкой. Ты же часто оставался с ней вдвоем, и все было хорошо. А скоро и я к вам приеду.

– А ты уедешь с ними? – очнулся Данька.

– Да… Скорее всего. Но ненадолго.

– Ты приедешь завтра?

– Наверное… Позже.

– Значит, тебя все-таки увезут в тюрьму?

– Но ненадолго, – почти засмеялся Йеф, довольный, что растормошил сына и не дал ему снова впасть в ступор.

– Говори с ним, – попросил Йеф Надежду Сергеевну, передавая ей сына. – Не позволяй ему бояться… И сама не боись, – углядел он состояние жены. – На-ка, выпей, – протянул он жене стакан с водой, которой безуспешно пытался только что напоить сына.

– Книгами перечитался, – довольно злобно набросилась Надька. – Это там, чуть что не так, каждой бабе воду суют. Задолбали уже своей водой. Лучше водки налей.

– Так нету, – засмеялся Йеф. (Если Надька злится – с ней все будет нормально.) – Вот, может, Недомерок найдет – тогда налью…

Тут Йеф углядел совсем дикое. Соседи, болтающиеся праздными зрителями по его дому, нагло упрятывали всякие разные вещички в свои карманы или за пазуху.

«Возможно, им стало донельзя утомно это пустое ожидание запрятанных сокровищ, но это не означает, что можно так нагло прибарахляться чужим добром. В голову не укласть: одни ищут невесть что, другие гребут что ни попадя».

– Эй, опомнись! – одернул Йеф Степаныча, приладившего под свой завхозовский халат жостовский цветастый поднос.

– Не шуми, – укоризненно выговорил ему Степаныч. – Тебе зараз это усе без надобности. Тябе упекут, а это усе немедля конфискуют. И с Сергеевной мы обо всем договорились, так-то вот. К тому же не на зусим берем, а только от конфискации, а возвернешься – и все назад, с радостью… А ты шумишь – даже перед людями саромна. Люди издаля приехали по сурьезному делу, а ты нас саромишь…

– Надька, смотри, чего творится, – попытался Лев Ильич остановить разграб. – Ты что, вправду им разрешила?

– Нам здесь не жить, – отвернулась от его слов Надежда Сергеевна.

– Да нет же, – бросился переубеждать Йеф, – первое время именно здесь. Работа и жилье – все есть, почему не жить?.. Потом переедешь, когда найдешь что другое, а пока не надо рушить, что есть…