Я спросил девушку, как ее зовут.

— Марта, — ответила она и, очевидно, заметив, как я поморщился, усмехнулась: — Да-да, я знаю. Пойдемте на кухню.

Кухня была просторная, с большим дубовым столом, и выглядела бы абсолютно европейской, если бы не шеренги всевозможных кастрюль и поварешек и ряды пластиковых мисок, полных вяленой рыбы и листьев маниоки. Все это было чисто по-западноафрикански.

От чая с печеньем я отказался, и мы уселись за дальним концом стола.

— Мама в больнице, — сказала Марта. — А я пока прибираюсь.

Мне можно было не объяснять. На моей памяти скончалось достаточно маминых родственников, чтобы я успел как следует усвоить схему действий в подобных случаях. Вся родня, едва услышав про гибель Майкла Аджайи, устремится в дом его родителей — и помоги Марте Господь, если к моменту их прибытия в доме не будет стерильной чистоты.

— Он был старший сын? — спросил я.

— Единственный, — с горечью ответила Марта. — У меня есть еще две сестры, они с нами больше не живут.

Я понимающе кивнул. Любимчик родителей, которому достаются все лавры, в то время как сестры работают в поте лица.

— Давно он начал играть джаз?

— Микки-то? Да он всю жизнь его играл.

— И как, хорошо?

— Просто потрясающе.

Я спросил, не возражали ли родители против его решения стать музыкантом, но Марта сказала, что он это от них скрывал.

— Он числился на юридическом факультете колледжа Королевы Марии, — пояснила девушка. — Рассчитал, что для того, чтобы прославиться, потребуется не меньше четырех лет. А как только он прославится, родителям не о чем будет беспокоиться — если, конечно, вместе со славой придет богатство.

Марта, похоже, была полностью уверена, что это хороший план. Я спросил о его личной жизни — там вроде тоже не было проблем. По крайней мере таких, которые могли бы быть.

— Белая девушка? — спросил я.

— Ага, — сказала Марта. — Но Шери и правда очень хорошая и к тому же такая, знаете, шикарная и аристократичная, так что родители довольно спокойно ее восприняли.

Больше ничего о подруге брата Марта сказать не могла. Но пообещала расспросить родителей. Она сказала, что не представляет, кто бы мог желать зла Микки, и ничего подозрительного в его поведении тоже не замечала.

— Вышел из дома, и все, — сказала она, — а обратно его привезли мертвым.

Когда я ехал из Чима, позвонила мисс Гош из Союза музыкантов. Она жаждала рассказать мне о новой волне англо-индийского джаза, захлестнувшей Мумбай. Я не стал перебивать ее: путь говорит, все лучше, чем радио.

— Да, так вот, — произнесла вдруг она, — был у нас похожий случай. Один член Союза, Генри Беллраш, внезапно скончался сразу после выступления. Я помню это потому, что несколько раз общалась с ним, он всегда выглядел таким крепким и здоровым. Участвовал в Лондонском марафоне и все такое прочее…

Она назвала мне его адрес. Это оказалось в Уимблдоне, и я, поскольку все еще был на южном берегу Темзы, решил немедленно туда отправиться. К тому же я был абсолютно уверен, что дамоклов меч, повисший над моей головой после угона машины скорой, рано или поздно таки упадет. И приближать момент его падения мне отнюдь не хотелось.

— Не уверена, что понимаю, зачем вы здесь, — проговорила миссис Беллраш, предложив мне чашечку чая.

Я взял чашечку вместе с блюдцем (тонкий фарфор, наверняка специальный гостевой сервиз) и пристроил на коленях. Поставить ее обратно на сверкающий чистотой стол красного дерева я не осмелился, а уж о том, чтобы крайне неустойчиво приткнуть ее на подлокотнике дивана, не могло быть и речи.

— Нам положено расследовать все случаи внезапной смерти, — пояснил я.

— Чего ради? — спросила миссис Беллраш, изящно усаживаясь в кресло напротив меня.

Аните Беллраш, вдове Генри Беллраша по прозвищу Трубач, было лет пятьдесят пять. Одета она была в лиловые широкие брюки и тщательно отглаженную белую блузку. Волосы у нее были светлые, песочного оттенка, а голубые глаза неприветливо щурились. Она жила в частном доме из серого кирпича, построенном где-то в середине тридцатых. Таких домов на окраинах британских городов множество. Этот конкретный дом находился в Уимблдоне, и в нем было много добротной дубовой мебели, устеленной ажурными салфеточками. На стульях красовались чехлы в цветочек, на полках стояли дрезденские статуэтки. Все это было как-то по-мещански — но иначе, чем бывает в домах одиноких кошатниц. Возможно, дело было в холодном взгляде серо-голубых глаз миссис Беллраш, но я отчего-то явственно ощущал, что здесь царит мещанство агрессивное, нет, даже воинствующее. То самое, которому достало силы и воли завоевать Империю и при этом сохранить способность со вкусом одеться к ужину. Если бы тут осмелился появиться хоть один представитель семейства сборной мебели ИКЕА, то наверняка вспыхнул бы сам собою и бесславно сгинул.

— Из-за Гарольда Шипмана,[26]— ответил я. — Знаете такого?

— Тот врач, что убивал своих пациентов? — уточнила она. — Ясно. Делаете произвольную проверку неожиданных смертей для подтверждения отчетности. И наверняка используете автоматические системы распознавания образцов для выявления необычных тенденций в статистике.

Звучало заманчиво. Но я был убежден, что мы не используем ничего подобного, — потому что в работе полиции есть одно простое правило: проблемы сами тебя найдут, так что специально их выискивать не надо.

— Я только собираю данные, — сказал я.

— Конечно, кто-то же должен этим заниматься, — сказала она. — Хотите печенья?

Печенье было хорошее, дорогое, с глазурью из горького шоколада — никак не меньше пятидесяти процентов какао.

Генри Беллраш научился играть на кларнете, когда служил в армии. Он поступил в Королевский инженерный корпус и со временем дослужился до майора. После чего, в самом начале двухтысячных, ушел на пенсию довольно молодым.

— Мы познакомились в армии, — проговорила миссис Беллраш. — Он был блестящим капитаном, как и я. Это было очень романтично. Но в те времена стоило только выйти замуж — и тебя тут же отправляли в отставку.

Как ни парадоксально, на гражданке миссис Беллраш устроилась примерно на ту же должность, которую занимала в армии.

— Только, конечно, зарплата была гораздо привлекательнее.

Я спросил, что это была за должность, но миссис Беллраш ответила, что не может мне этого сказать.

— Это строго секретно, — ответила она. — Вы же понимаете, закон о государственной тайне и все такое прочее.