На пароме, идущем с Джерси в Гранвиль. Лу рисует напротив меня. Варда залезла в спальный мешок, и шторм ей нипочем, волосы развеваются на ветру… Матьё грустит.

Аньес В. в розовых колготках лежит на столе в спальном мешке цвета электрик.

* * *

2 июня, Безансон, после концерта

Я хотела бы покончить с грустью. Мне невыносима мысль, что я больше не увижу дорогие мне лица. Слава богу, есть Габриэль, когда мы с ней состаримся, будем все это вспоминать, и других свидетельств наших страхов и радостей не будет. Когда Дада[111] приходит за мной и я иду на эшафот, страх грохнуться в обморок так силен, сердце у меня колотится – это самый ужасный момент, который мне доводилось переживать, и он регулярно повторяется. Я клянусь, что «никогда больше». Диарея, рвота, спазмы. Никогда больше. Потом это заканчивается, и у меня сердце разрывается оттого, что эти лица, которых я знаю-то всего пять месяцев, исчезнут. Люди, мои люди. Я говорю не о публике, а о техниках, музыкантах, труппе. Это результат того, что ты «берешь на себя заботу», можешь чем-то делиться, постоянно проявлять к другим внимание. И еще песни. Я способна взволновать людей, потому что у меня в руках великолепные песни, слова, которые трогают, – вот тут, наверное, и наступает очередь публики…

Два часа ночи, я думаю о Кейт. Я никогда не прикасалась к кокаину, у меня нет на это смелости, но я тоже бегу от действительности. Я работаю, работаю, работаю, нагружаю себя, чтобы не думать. Это зависимость, и она у меня с рождения; как однажды сказал мне доктор, это сидит во мне, и я передала это Кейт.

Я не могу петь, если не сделаю укол кортизона, – боюсь, что пропадет голос. Завтра, перед последним выступлением, я буду испытывать такой страх, что попрошу сделать мне укол, только чтобы мне стало легче психологически, без этого у меня ничего не получится. Я вчера опять попробовала, но голос не выдержал, а сегодня и того хуже. Я очень боюсь, что действие укола закончится и я не смогу без слез смотреть на своих музыкантов. Мне надо, спрятавшись за звуковыми колонками, ударить себя, дать себе пощечину, чтобы не заплакать.

Жак говорит, что «со мной что-то не так», но что мне сделать, чтобы было так? Я виню только себя одну. Сегодня вечером мой будильник, лежащий в чемодане, прозвонил в 21 ч. 15 мин., и я возненавидела все чертовы будильники вообще. Я в ярости кружила по комнате, швыряла часы в стену, мысленно обвиняя всех, – и это происходило рядом со спальней моей свекрови, но я была озабочена только своим дурацким сном и больше ничем. Я холерик, я так раздражительна, так эгоистична, что нужен проклятый будильник, чтобы доказать мне, кто я есть на самом деле. Со мной что-то не так. Я любима, но что-то со мной «не так». Я очень боюсь, что это правда.

Я люблю Кейт, и Шарлотту, и Лу. Лу мне очень не хватает. Мне плохо, когда ее нет со мной, так же было и с Кейт, я ее слишком опекала – и вот к чему это привело. Я люблю маму и папу. Люблю Габриэль, я люблю ее, самую дорогую мою подругу, но, может, я ее использую? Я хочу, чтобы Габриэль была счастлива, чтобы нашла любовь, чтобы была независима и гордилась собой. Это самый благородный человек на свете, но я знаю, что чуть ее не убила.

* * *

На фильме «Комедия» – третьем, который я делала с Жаком Дуайоном, я настояла, чтобы Габриэль Кроуфорд взяли на съемочную площадку фотографом. Это было после того, как она упустила машину, возвращавшуюся в отель, и оказалась в чистом поле; я посадила ее к себе в машину, погода была ненастная, упавшее дерево перегородило дорогу; не знаю почему, но мне показалось, что вместо того, чтобы резко затормозить, гораздо менее опасно слегка стукнуться о машину Жака, в которой находились он и Сушон. Габриэль ударилась головой о лобовое стекло, она ничего не сказала, но я увидела, что она затрясла головой, выскочила из машины и побежала вперед, не глядя по сторонам, потому что у нее двоилось в глазах. Снимки из больницы, которые она отдала проявлять, были нерезкими, но, к счастью, я заметила рядом с ее кроватью тазик, в который ее рвало по ночам. Я отправила ее в Лондон, там она побывала у специалиста, и он нашел у нее следы кровоизлияния в мозг.

* * *

Бог мой, я часто думаю о той автомобильной аварии. Она, как всегда, ничего не сказала, она могла умереть, ей было очень плохо, а я ничего не видела. Почему? Я переживала, что сильно повредила машину Жака, мы ехали за ним, любовались восходом солнца и врезались в него. Только потом я осознала, что происходит что-то не то. Благодарение Господу, я в конце концов пошла к ней в номер и увидела тазик, хотя в тот момент по-прежнему не подозревала, что она в опасности… Кровоизлияние в мозг, бедная Габриэль. Она сто раз заслужила свой успех – после всего, чем пожертвовала ради детей, после того, как взяла грудного Романа к себе и нянчилась с ним, я у нее в долгу. Я должна была спать в ее комнате, вместо того чтобы заботиться о своем драгоценном сне. Я должна была помочь ей советами, вместо того чтобы наслаждаться счастьем быть рядом с ней. Я не делаю ничего хорошего. Она проживает чудесные моменты с Х. Я надеюсь, что она не теряет голову; в нашей странной, «цирковой» жизни можно легко впасть в депрессию.

Любовь, любовь, о, Эндрю, Линда, я очень их люблю. Да, любовь. Сделать другого счастливым и быть любимой взамен. Или тут тоже ловушка? Мне кажется, я свихнулась и у меня открылось какое-то новое лицо. Пожалуйста, сделайте так, чтобы я обрела мир, я хочу благости. Пожалуйста, простите меня, я хочу быть хорошим человеком.

* * *

В «Комедии» моим партнером был Ален Сушон, я была от него без ума, он был как гениальный брат, мы делали одни и те же глупости, я все находила в нем забавным и привлекательным, даже приступы мигрени, от которых у него появлялся какой-то сладковатый запах, он был вынужден сидеть в темноте, не зажигая света, и я считала это верхом романтизма! Все эти годы он оставался преданным другом и согласился написать музыку к песне для альбома Enfants d’hiver («Дети зимы»).