Далекую музыку и шум голосов, доносившихся со стороныДлинного Амбара, летняя ночь дополняла сотнями собственных звуков: негромкимпоскрипыванием, шелестом, шорохами – мелкие существа пробирались куда-то посвоим делам; перешептывалась листва; слышался далекий крик совы...

Меня охватило неясное чувство умиротворенности. То, что ясказал Терезе, было правдой. Я действительно начинал жить сначала. Прошлое иДженнифер остались ослепительным и несбыточным сном. Между ним и мной пролеглатрясина боли, мрака, страшного безразличия. Прежнюю жизнь я, разумеется,продолжать не мог: трещина была непреодолимой. Начиналась иная, еще неведомаяжизнь. Какой она будет? Какой я ее сделаю? Что представляет собой этот новыйХью Норрис? Я чувствовал, как во мне просыпается интерес. Что я знаю? На чтомогу надеяться? Что буду делать?

Я увидел, как от Длинного Амбара отделилась высокая, одетаяв белое фигура. Помедлила мгновение и потом направилась в мою сторону. Я сразуузнал Изабеллу.

Она подошла и села на каменную скамью. Гармония ночи сталаполной.

Довольно долго мы сидели, не говоря ни слова. Я былсчастлив. Мне не хотелось испортить все разговорами. Не хотелось даже думать.

Неожиданный порыв ветра подхватил и спутал волосы Изабеллы.Она подняла руку к волосам, и чары рассеялись.

Я повернул голову в сторону Изабеллы. Она пристально неотрываясь смотрела на лунный мост, ведущий к замку.

– Этой ночью должен бы вернуться Руперт, – сказал я.

– Да, – произнесла она с еле заметной паузой, будто у нееперехватило дыхание, – должен бы.

– Я рисовал себе его возвращение на коне и в доспехах. Хотя,полагаю, он явится в униформе и берете.

– Он должен скоро приехать, – сказала Изабелла. – О, Рупертдолжен скоро приехать! – повторила она напряженным, каким-то тоскливым голосом.

Я не знал, что у нее на уме, но почему-то встревожился.

– Не возлагайте слишком больших надежд на его приезд.Ожидания нередко сбываются не совсем как рассчитываешь.

– Наверняка так и бывает...

– Вы ждете чего-то, – продолжил я, – а оно оказывается...

– Руперт должен скоро приехать! – нетерпеливо перебила меняИзабелла.

Да, в ее голосе, без сомнения, были и беспокойство инастойчивость. Я хотел спросить, чем она встревожена, но в этот момент изДлинного Амбара вышел Джон Гэбриэл и присоединился к нам.

– Меня прислала миссис Норрис узнать, не нужно ли вамчто-нибудь, обратился он ко мне. Изабеллу он более или менее игнорировал. –Хотите выпить?

– Нет, благодарю.

– Уверены?

– Вполне. Налейте себе, – предложил я.

– Нет, спасибо. Я не хочу. – Он помолчал. – Прекрасная ночь.В такую ночь Лоренцо юный...[13] и так далее, и так далее.

Мы все трое молчали. Из Длинного Амбара снова донесласьмузыка.

– Не хотите ли пойти потанцевать, мисс Чартерно? – спросилГэбриэл.

– Благодарю вас, с удовольствием, – тихим вежливым тономпроговорила Изабелла и встала.

Они ушли, держась напряженно и не разговаривая друг сдругом.

А я стал думать о Дженнифер. Где она и что делает?

Счастлива или несчастна? Нашла ли она, как принято говорить,«кого-то другого»? Я надеялся, что нашла. Очень надеялся.

Мысли о Дженнифер не вызывали боли, потому что тойДженнифер, в которую я когда-то был влюблен, на самом деле не существовало. Яее придумал в угоду самому себе, а о том, что собой представляет настоящаяДженнифер, я никогда не задумывался. Между мной и настоящей Дженнифер стоял ХьюНоррис, влюбленный в воображаемую Дженнифер.

Я смутно помню, как ребенком осторожно и неуверенноспускался по большой лестнице. Я до сих пор слышу слабое эхо собственногоголоса, звучавшего очень значительно и важно: «Вот Хью вдет вниз по лестнице».Позже ребенок научился говорить «я». Однако глубоко это «я» не проникло. Оно нестало моей сущностью и потом. Я продолжал видеть себя как бы со стороны, в сериикартинок: вот Хью, успокаивающий Дженнифер; Хью, который хотел стать для неевсем, целым миром; Хью, который намеревался сделать Дженнифер счастливой изаставить ее забыть все беды и несчастья.

«Да, – подумал я вдруг, – совсем, как Милли Барт».

Милли, которая решила выйти замуж за своего Джима, сделатьего счастливым, надеясь, что это излечит его от пьянства, но не потрудиласьдаже узнать настоящего Джима.

Я попытался применить это к Джону Гэбриэлу. Вот Джон Гэбриэлжалеет маленькую женщину Милли, старается ее развеселить, добр к ней, помогаетнести сумку...

Потом я переключился на Терезу. Вот Тереза выходит замуж заРоберта, вот Тереза... «Нет, не получится! – мелькнула мысль. – Тереза давновзрослый человек. Она научилась говорить «я».

Из Длинного Амбара вышли двое. Они не повернули в моюсторону, а направились по ступеням к нижней террасе.

Я продолжил свои прерванные на миг размышления.

Леди Трессилиан... Она видит себя человеком, который призванвернуть мне интерес к жизни. Миссис Бигэм Чартерис, которая уверена в том, чтовсегда и на все знает верный ответ. Она по-прежнему видит себя энергичной женойкомандира, в подчинении которого находится целый полк... А почему бы и нет,черт побери! Жизнь тяжела, и каждый имеет право на свои грезы.

Интересно, какие были грезы у Дженнифер? Какой она была насамом деле? Разве я дал себе труд узнать это? Разве не видел постоянно толькото, что хотел видеть?.. Мою замечательную, верную, несчастную Дженнифер!

Какой же она была? Не такой уж замечательной и (еслихорошенько подумать) не такой и верной, но безусловно несчастной... определеннонесчастной! Я вспомнил ее раскаяние, как она самобичевала себя, когда я,сломленный душой и телом, неподвижно лежал рядом. Что все это значило, если нето, что Дженнифер видела себя в роли трагической героини?

Все случившееся, как она считала, было вызвано именно ею,Дженнифер. Это и есть настоящая Дженнифер, фигура трагическая, несчастнаяженщина, у которой все происходит не так, как должно быть, и которая постояннообвиняет себя во всем, что случилось с другими. Милли Барт, по-видимому,поступила бы так же.

Милли... Мои мысли от отвлеченных размышлений резкопереключились на дела и проблемы повседневные.