Сегодня утром Лео осторожно намекнул на то, что не солидно владельцу ощутительного пакета акций жить в кампусе. Понятия не имею, как он об этом пронюхал. Папу не раз докучали сходственными разговорами: не слишком большой дом (никакой бытовой техники, которой можно управлять со смартфона, никакой электронной системы, контролирующей все, что происходит в четырех стенах), заботливая домашняя жена (чересчур хозяйственная), один-единственный водитель и так далее – коллеги отца считают, что владелец организации непременно обязан демонстрировать свое богатство и могущество. Ладно, Лео, конечно, палку не перегибает, но я студент. Он попросил меня при первой же возможности приобрести или снять отдельное жилье – то есть, проживание с родителями тоже отменяется. Не представительно, по словам Моска. Вашу же мать… Какая кому разница?!

В первую очередь зал встает, чтобы попрощаться с “адвокатом дьявола”, а когда он практически сбегает, напялив на глаза солнцезащитные очки, очарованные им девки мчатся к лестнице с обеих сторон помещения, бросаются вверх по ступеням и припадают к окнам, расположенным высоко. Но из них, наверное, открывается превосходный вид на то, как эксцентричный законовед ныряет в салон автомобиля класса “премиум”.

Декан поднимается на сцену и объявляет в микрофон, что мы можем быть свободны, но покинуть конгресс-центр следует дисциплинированно. Сначала выходят студенты первых курсов. А те шушукаются у выхода, делясь впечатлениями, задорно смеясь, и бесят меня до невозможности!

– Лука-а-ас! – омерзительно протягивает знакомый отвратительный голос, проявляя кельтский акцент.

Алистер бесцеремонно падает на освободившееся рядом со мной кресло и вертится на нем, точно малолетка.

– Знаешь, – сложив губы трубочкой, говорит ирландец, – я все-таки очень рад, что в этом жутком месте нет туалета.

Я бросаю на него недоуменный взгляд.

– Да-да, не удивляйся! Не поверишь, кого по возвращении сюда видел.

С незаинтересованным выражением лица перебираю тетради, лежащие у меня на коленях. Шеридан специально выдерживает паузу, сохраняя тупую интригу.

– Можешь себе представить, Ева живо шла мимо парковой зоны, а за ней маршировал твой лучший друг. – Он доволен собой, поскольку смог привлечь к себе внимание, его глаза загораются.

Улыбка делается шире, брови вспархивают ввысь.

– Маркус, – восполняет недостающую информацию, приподняв левый уголок губ.

Сжав кулаки и стиснув зубы, я процеживаю через них:

– Что ты несешь, клоун? Ты смешон, – поднеся свое лицо близко, говорю с угрожающей интонацией.

Алистер Шеридан ведет плечами, одним прыжком оказывается на ногах и, спрятав ладони в карманах брюк, не теряет энтузиазма.

– Да, если клоун – стало быть, смешон. Безошибочные сведения. – Он склоняется надо мной в то мгновение, когда Пьетра и Дейл ступают по дорожке посреди двух рядов, в одном из которых сижу я. – А хочешь знать, что не сходится? Умираю от любопытства, почему вы с Мадэри так тщательно скрываете…

– Заткнись!

Ирландец окидывает осмысленным взором Дейла и кузину Маркуса, что шагает в нашу сторону по просьбе первого. До меня доносится, как Мёрфи уговаривает ее: “Я себя не оправдываю…”, “Просто поговорим…”, “Так больше продолжаться не может…”, “Да, я знаю, ты задалась целью игнорировать нас…”. Она вправду мной пренебрегает, как будто мы никогда и не были друзьями. Я это, конечно же, заслужил. Не жалуюсь. Я достоин каждой капли отвращения.

Шеридан выпрямляется, начав изображать боксера, копируя технику ударов.

– Ночью мы с Маркусом пересеклись, сцепились друг с другом, поэтому его мне тоже не жаль.

– О чем ты? – во мне пробуждается хищное животное.

– Кто знает, зачем сеньор Ферраро преследовал Еву. Может, она уже раздвинула перед ним ножки…

– Я сказал, заткнись! – с диким ревом набрасываюсь на Алистера.

Наши тела разбрасывают свободные крутящиеся кресла в стороны. Я наваливаюсь сверху, тяну его волосы на затылке, заключая пряди в ладонь, зажимая в кулаке.

– Изложу вкратце сон, который снится мне каждую ночь: с опечаленной миной ты уходишь из университета, и никто, никто не расстраивается, – делится ирландец тусклым голосом.

За спиной наступает затишье, а потом декан, его заместитель, члены студенческого совета единодушно вопят о том, что требуется вызвать охрану. Но всеобщая растерянность мешает им обратиться к своим телефонам. Образуется давка: дальние ряды равным образом вожделеют быть в курсе происходящего.

– Не дождешься.

– Посмотрим.

Дейл и Пьетра кидаются к нам. Мои соратники, присутствующие здесь, поступают также. Гомонящим выродкам Шеридана декан отдает приказ остыть.

– Что происходит? – волнуется Пьетра. – Лукас, что ты делаешь?

Алистер пользуется тем, что моя хватка слабеет и вырывается, отшвыривает меня на ламинированный паркет. Он возвышается надо мной, задевает убийственным взглядом. В буро-зеленых глазах полыхает предостерегающий огонь.

– Хей, народ, – обращается ублюдок к моим друзьям, – раскрою секрет.

Я предполагал, что мы сможем утрясти раздор, если с Евой разоблачим себя без посыльных. Но Шеридан нас опорочит. Если попытаюсь заткнуть ему рот, Пьетра и остальные не остановятся и вытрясут правду из него, а он и рад будет ее поведать.

Шум и галдеж не прекращаются, однако в зале стало заметно тише. Но Алистер умен: нет надобности оповещать всех собравшихся студентов, хватит и того, чтобы известить одного единственного человека.

Он надвигается к Пьетре. Дейл мотает головой, приоткрыв в безмолвии рот.

– Посмотри на Лукаса Блэнкеншипа, – говорит он ей вполголоса, но это достаточно для того, чтобы услышал я и некоторые люди вокруг, – и ты увидишь парня, который спит с твоей подругой Евой. Я не выдумываю, – скрещивает на груди руки, выразительно изогнув бровь, – во мне обострился интерес к этой ситуации. Судя по твоему лицу, – он смотрит на Пьетру, которая сжала челюсть и скрипит зубами, готовая в любую секунду выцарапать мои глаза, – сладкая парочка не зря хранила молчание?

Ева

Я гоню непрошеные слезы прочь. Когда они подступают, стараюсь думать о чем-то хорошем. Внезапно поднявшийся ветер не только портит укладку, но и щиплет глаза. По крайней мере, если кто-то из знакомых застанет меня в таком виде, я смогу сослаться на непогоду. Мокрые щеки – это не душевная боль, не переживания. Это – бриз со стороны Тирренского моря. К счастью, Маркус отстал. Медсестра, услышав, что он кричит мне вслед, выбегая из врачебного кабинета, высказалась по этому поводу. Но тот лишь махнул на нее рукой. Бежал вдогонку, просил остановиться, чтобы мы продолжили разговор. Его голос был наполнен сожалением. Он сказал, что понял, что обидел меня. Но мне пришлось остановиться на минуту, чтобы обернуться и принудить его оставить меня в покое! До сих пор трясет от резкости и черствости, которые присутствовали в моих словах. Зато Марк Ферраро хотя бы отвязался.