его цену. Если преподнести такой меч храму Сёся, его хватит на возведение целой монашеской кельи! Надо рассмотреть поближе, чтобы точно оценить. Сбить человека с ног и рассмотреть. Бэнкэй прошёл рядом с юношей раз, два, на третий он вытащил палку в восемь сяку, которую сжимал под мышкой, и напал на Ондзоси. Ондзоси же посмотрел на него с видом птицы, привыкшей, что на неё охотятся. Ничуть не испугавшись, он легко вытащил меч, отбил удар и отпрыгнул на три длины лука[254].

— Отчего ты тёмной ночью нападаешь на людей, монах? — спросил Ондзоси.

— Сам ты монах противный! Дай-ка я тебя разгляжу!

С этими слова Бэнкэй снова напал на Ондзоси.

Ондзоси подумал, что было бы совсем неплохо взглянуть на умение монаха. Когда Бэнкэй ударял, Ондзоси закрывался, отражая Удары то левой, то правой рукой. Ондзоси был удивлён, увидев мастерство монаха: «Этот парень здорово дерётся палкой! Если не овладеть воинским мастерством, его не побить! Что ж, покажу и я своё умение!» От палки в восемь сяку, которая была в руках у Бэнкэя, он отсёк для начала один сяку вжик! Потом два сяку — вжик! И так раз за разом рассёк всю палку. Бэнкэй подумал: «Ерунда, конечно, но этот мальчонка отлично владеет мечом. Так и хочется его подбодрить!»

— Ну, руби, мальчик! — троекратно крикнул Бэнкэй, выхватывая свой длинный меч, и с воплем «не убежишь!» напал на Ондзоси.

Ондзоси тогда сказал: «Что ты злишься, монах? Ты же пошёл в монахи, тебе надлежит молиться. Убирайся отсюда, да поскорее!»

Бэнкэй услышал и забеспокоился: «Выходит, не я щажу его, а наоборот — он меня отпускает! Но только победа на словах — ещё не победа. Вперёд!»

С этими словами Бэнкэй снова бросился в бой.

Ондзоси постиг вершины боевого мастерства в Содзёгатани в глубине гор Курама. Бэнкэй же был знаменит искусством владения мечом во всей Японии. Они разнились, как долото и напильник, камень и металл. Звенели гарды и металлические накладки, они ожесточённо сражались с полчаса.

Казалось, что меч Бэнкэя вот-вот вонзится в живот Ондзоси, а сверкавшее остриё меча Ондзоси вот-вот поразит грудь Бэнкэя. Ондзоси вначале полагал, что может без труда отрубить монаху голову, но этот парень был, несомненно, достойным противником. «Пусть он останется жив, пусть он служит мне», — думал Ондзоси. Тут он применил приём «соколёнок»: взлетел в воздух. Он сильно сжал пальцы в кулак и, нацелившись в голову Бэнкэя, два или три раза ударил его. У того поплыло перед глазами, он так и замер с поднятым мечом.

В это время Ондзоси тыльной стороной своего меча ударил Бэнкэя по руке выше локтя. Меч выпал, а Бэнкэй стал похож на обезьяну, свалившуюся с дерева. Он был ошеломлён. Тогда Ондзоси сказал: «Ну что, монах, дорожишь ли ты своим мечом? Если дорожишь — бери. Ну же! Ну!»

Некоторое время Бэнкэй молчал. Он думал о том, что бился со многими людьми, но он и представить себе не мог, чтобы с ним разделались так молниеносно. Бэнкэй пробормотал себе под нос: «Ну, я тебе сейчас покажу!» Он наклонился, чтобы взять меч, но Ондзоси прижал меч к земле. «Вот теперь он по-настоящему разозлится», — подумал Ондзоси и сказал: «Мне на твоём месте было бы жаль меча. Бери же его!»

Теперь Бэнкэй сумел рассмотреть своего противника получше. Да ему и двадцати лет не было! И в таком мальчишке — такая силища! Бэнкэй решил, что следует продолжить поединок, он показал, что берётся за меч, но тут Ондзоси вдруг подпрыгнул и ловко перелетел через покрытую черепицей ограду высотой в восемь сяку. Бэнкэй изумился: «Выходит, это не человек! Это воплощение небесного божества. Божество меня предостерегает: монах, носящий шлем и доспехи, не возлюби зло! Да если бы это был человек, я никогда бы не проиграл ему с таким позором. Вот почему я проиграл! Да, божеству есть за что не любить меня. В трёх мирах вечного движения кто отрёкся от благодарности и привязанностей и вступил на путь недеяния, тот человек и есть поистине благодарный человек»[255], — возгласил он. «Монахом-то я стал, голову обрил, а сердце — не укротил, платье — скромное, а сердце — неуёмное. Сколько зла я принёс своим искусством, а вот добра — не запас. Так что немудрено, что я божеству не по сердцу. А раз так, я благодарен, что этот человек хотя бы не убил меня, и на том спасибо».

Бэнкэй подошёл к храму и покаялся в постыдных грехах. И хотя вообще-то он не чурался зла, в этот миг для него открылись сутры и другая премудрость, он сделался сильным человеком, ведающим причины. Всю ночь напролёт Бэнкэй читал сутры, не скрывая слёз. Словом, он раскаялся и на какое-то время даже стал набожным.

Потом, уйдя из храма и пройдя пять-шесть тё, Бэнкэй подумал: а правда ли, что этот юноша — божество? «Что если это человек? Я тут так расчувствовался, а вдруг снова его встречу — вот стыд-то будет! Нет, следующие три месяца набожным не буду. Если это человек, вряд ли он не повстречается мне целых три месяца. А если в течение трёх месяцев я его не встречу, то точно стану набожным». Решив, что тогда он и станет молиться о просветлении в следующей жизни, и растеряв по дороге всю свою набожность, Бэнкэй отправился в Сакамото в Киото. Ночью четырнадцатого дня седьмой луны Бэнкэй оделся как обыкновенно, длинный меч прицепил к палке и отправился в сторону храма Хосся[256]. Тут он услышал изысканные звуки флейты.

«Кто это?» — прислушался Бэнкэй. На флейте играл тот самый юноша. «Ага! Значит, это не божество! Выходит, это человек!» — Бэнкэй был так раздосадован, что готов был немедленно ввязаться в драку, но он всё-таки решил быть осторожным, чтобы снова не пришлось отступать.

И вот ночью семнадцатого дня восьмого месяца, думая, что юноша отправится в храм Киёмидзу, Бэнкэй пошёл туда же. Он заглянул в Главный зал храма. Как он и рассчитывал, юноша творил молитву перед алтарём. «Что бы такое сказать, чтобы прогнать его?» — подумал Бэнкэй. Он встал рядом с Ондзоси и со смехом произнёс: «Уж и не знаю, где ты там учился, но в центре полагается быть монаху. А раз так — на главном месте в храме должен сидеть я, а мирянину не подобает занимать главное место».

Ондзоси отвечал: «Странные речи ты говоришь! Во времена закона будды четыре разряда его учеников