Из окон открывался удручающий вид.

Дома выставлены на продажу или давно заброшены. Дети слоняются по улицам, словно бродячие псы, этим пасмурным и тоскливым воскресным утром. Мужчины отираются по закоулкам, черпая вдохновение в банке пива. Из окон глядят женщины, слишком быстро постаревшие и утратившие надежду, – сразу узнаешь этот взгляд, угасший от беспросветной нужды.

Отец Рой жил в доме священника рядом с церковью. Позади виднелся старый гараж, над ним – маленькая квартирка с объявлением «Сдается», а перед домом – сад с проржавевшей горкой и парой пустых качелей, которые раскачивал ветер. Причина, по которой дети здесь не играли, явствовала из надписей на ближайших стенах.

Оскорбления, угрозы, призывы убираться вон.

Бериш припарковался у противоположного тротуара.

– Значит, договорились, – сказал он Миле. – Следуй моим инструкциям, никакой отсебятины: помни, что мы выступаем как частные лица и, если он нас прогонит, у нас не будет другого случая что-то узнать об этом деле.

Согласно их плану, бывший агент полиции должна была поговорить со священником один на один: Бериш считал, что в присутствии двоих собеседников отец Рой почувствует себя в меньшинстве и насторожится.

Все хотят поговорить с Саймоном Беришем, вспомнила Мила. Она безмерно доверяла агенту, чей опыт по части допросов никто в Управлении не мог превзойти.

Полицейский вытащил из внутреннего кармана пиджака черный футляр из искусственной кожи и расстегнул молнию. Обнаружился прибор, который в полиции называли «помощник информатора». Два невидимых наушника и два радиомикрофона величиной с булавочную головку, соединенные с передатчиком на батарейке в двенадцать вольт, покрывающим расстояние в двести метров. Его использовали во время операций под прикрытием, чтобы передавать внедренным агентам инструкции, основываясь на том, что говорят их собеседники.

Бериш помог Миле надеть снаряжение, экипировался сам.

– У этой безделушки есть один недостаток, – предупредил он. – Иногда сигнал пропадает, так что держись подальше от радиоприемников, телевизоров и микроволновок.

Мила взглядом указала на надписи, красовавшиеся на стенах дома священника.

– Думаешь, он захочет говорить?

Бериш не знал.

– Главное, отыграй свою роль, постарайся исполнить как следует все, что мы задумали: если не сработает – что ж, попытка не пытка.

Мила вышла из машины и, переходя через улицу, повторяла про себя то, что должна была сказать.

Дверь испещряли остатки тухлых яиц. Миле пришлось долго стучать, пока за матовым стеклом не показалась фигура.

– Кто там? – визгливым голоском сварливо осведомился хозяин.

Мила постаралась его успокоить:

– Я провожу частное расследование, мне нужна ваша помощь, мы можем поговорить?

– Мне нечего сказать, – отрезал человек за дверью.

Мила повернулась к Беришу, и тот кивнул ей из-за ветрового стекла. Как они и договаривались, бывший агент полиции присела и просунула под дверь отца Роя двадцатку, но только до половины.

Стояла и смотрела на половину банкноты, оставшуюся снаружи, которая трепетала на сквозняке, как знамя. Вскоре ее втянуло внутрь.

Дверь приоткрылась.

– Входите, живо.

Мила просочилась в щель, и дверь быстро захлопнулась за ее спиной. Внутри царил полумрак, к которому глаза привыкли не сразу.

Тем временем тоненький голосок продолжал звучать:

– Не оставляют меня в покое; стоит высунуть нос на улицу, как начинают кидать всякой дрянью. Посыльных бьют, уже никто не хочет доставлять мне товары.

Наконец Миле удалось разглядеть человека, стоявшего перед ней. Лет шестьдесят, проведенных в запустении, всклокоченная борода, редкие волосы стоят дыбом. На нем был заношенный халат, полосатая пижама, расстегнутая на выпирающем пузе, и домашние тапки. От него исходил неприятный запах табака и тушеной капусты, которым провонял и весь дом.

– Отойдите оттуда, – велел он Миле. – Вы стоите слишком близко к окну.

Она подчинилась, хотя шторы и были задернуты. Заодно огляделась вокруг. Неприглядное жилище, неубранное, замусоренное.

– Я сделал, как мне сказали: прохожу курс лечения и держусь уже несколько месяцев, но все без толку, пока я не съехал отсюда, – ворчал священник, направляясь на кухню. – Идемте, здесь нам будет удобнее.

Они переступили порог, и мужчина тотчас уселся в облезлое кресло, стоявшее перед выключенным телевизором. Его излюбленное укрытие, предположила Мила. Вынул сигарету из пачки, лежавшей на подлокотнике, зажал ее во рту, зажег спичкой.

Мила выбрала стул у обеденного стола, загроможденного грязными тарелками и старыми газетами.

– Вы даже не спросите, как меня зовут?

Мужчина цыкал зубами, издавая противный звук.

– Если честно, меня больше интересует, есть ли у вас еще такие же банкноты, как первая.

– Зависит от того, что вы расскажете мне.

– Из-за проклятых гормонов я плохо сплю по ночам, а днем все время хожу осоловелый, поэтому не знаю, смогу ли правильно ответить на ваши вопросы.

Мила сопоставила «курс лечения» с «гормонами» и поняла, почему у него такой визгливый голос. Иногда это называлось «химической кастрацией» и предлагалось некоторым сексуально агрессивным индивидуумам в качестве альтернативы тюремному заключению.

– Как я уже сказала, отец Рой, я провожу частное расследование.

– Оставьте «отец», зовите меня просто Рой, – отмахнулся собеседник: к чему, мол, такие формальности? – Курия отстранила меня a divinis[2], но пока меня не расстригут официально, я могу занимать этот дом.

– Ладно, Рой, – пошла Мила ему навстречу. – Я хочу поговорить о Нормане Луте.

Имя упало между ними, словно камень в пруд. Отец Рой молчал – возможно, оценивал ситуацию, хотел понять, какого ответа от него ждут.

Мила вытащила из кармана еще одну двадцатку и сунула ее под грязный бокал, оставив на виду.

– Нормана я не трогал, – занял священник оборонительную позицию. – Мы познакомились, когда он уже был взрослым.

– Я здесь по другому делу, – успокоила его Мила. – Всего лишь хочу понять, почему вы предоставили ему алиби, когда он сознался в убийстве трех студенток.

– Я не предоставлял ему никакого алиби, только сказал полицейским то, что они и сами должны были знать. А именно: Норман Лут не мог быть замешан в тех убийствах, потому что находился в психиатрической клинике.

– Лут сам пришел в клинику, зная о своей склонности к агрессии, происходящей от невозможности выстраивать отношения с окружающими, особенно с женщинами, – возразила Мила, которой вся история была известна. – Он хотел держать своих демонов под контролем, но демоны взяли под контроль его.